Врата судьбы. Занавес. Забытое убийство. Рассказы

Но коварная тропинка, казалось, и не думала заканчиваться. Она вела себя в точности, как дорожки в Зазеркалье, на которые Алиса жаловалась за то, что они вдруг вздыбливаются и резко меняют направление[55]. Потом кусты рододендронов стали редеть, постепенно сменяясь лаврами, которые, вероятно, и дали дому название, а сама тропинка превратилась в узкую мощеную дорожку и внезапно уперлась в заросшие мхом четыре ступеньки, поднимающиеся к окованной бронзой каменной нише. Ниша при ближайшем рассмотрении оказалась чем-то вроде грота, внутри которого на пьедестале стояла порядком разрушенная каменная скульптура: мальчик с корзинкой на голове. Таппенс начала кое-что сопоставлять.

— Теперь, по крайней мере, ясно, когда разбивался сад, — пробормотала Таппенс. — У тети Сэры за домом стоит точно такая же. Кстати, лавров там тоже хватало.

В детстве Таппенс часто гостила у тети Сэры. Тогда ее любимой игрой были «речные кони». Для игры достаточно было обычного обруча. Шестилетней Таппенс он вполне заменял коней — настоящих белых коней с развевающимися гривами и хвостами. На них Таппенс мчалась через поросшую густой травой лужайку, затем вокруг клумбы, усаженной пампасной травой с колыхающимися в воздухе пушистыми султанами, и по извилистой тропинке, такой же, как эта, — туда, где среди буковых деревьев в каменном гроте стояла точно такая же фигурка с корзинкой. Отправляясь туда на своих скакунах, Таппенс всегда брала с собой какое-нибудь подношение, чтобы положить в корзинку на голове мальчика. Дар этот считался как бы жертвой, а в обмен мальчик исполнял желания. Можно было загадать любое желание и оно почти всегда сбывалось.

— Только, — сказала вслух Таппенс, усаживаясь на верхнюю ступеньку грота, — лучше было загадывать такие желания, в исполнении которых была почти уверена. И все равно, когда они действительно исполнялись, это казалось самым настоящим чудом. По сути, это было жертвоприношение древнему богу, пусть даже и в лице пухлого каменного мальчишки. Впрочем, какая разница! Зато сколько удовольствия — придумать, поверить и разыграть все это!

Она вздохнула, и поднявшись со ступеньки, пошла назад — к помещению, таинственно именующемуся Кей-кей. Дверь оказалась незаперта, и Таппенс шагнула внутрь.

В Кей-кей царил все такой же хаос. Матильда казалась покинутой и печальной, но Таппенс было не до нее. Теперь ее внимание привлекли два фарфоровых табурета, обвитых шеями белых лебедей. Один был темно-синего, другой — голубого цвета, и в сидении каждого была вырезана щель в форме буквы «S».

— Ну конечно, — сказала Таппенс, — я же видела такие, когда была помоложе. Обычно их ставили на веранду и называли Оксфорд и Кембридж[56]. Надо будет их вытащить, вымыть и отнести на веранду. Там они должны хорошо смотреться.

Подхватов темно-синий табурет, она устремилась к двери, но споткнулась о выставленные вперед ноги Матильды и едва не упала. Стул, который она при этом все-таки выпустила, угодил в одно из стекол крыши и разбил его вдребезги, едва не поранив перепуганную Таппенс осколками.

— Боже мой! — воскликнула она и, оценив случившееся, вздохнула: — Что же я натворила! Похоже, Оксфорд уже не склеить! Придется довольствоваться Кембриджем! Хорошо еще, Томми всего этого не видел! Интересно, что он сейчас поделывает?

Томми в этот момент, сидя в гостях у своего старого знакомого, предавался воспоминаниям.

— Чудеса да и только! — говорил полковник Аткинсон. — Я слышал, вы с Пруденс — ах да, ты же зовешь ее Таппенс[57]… — перебрались в деревню, в Холлоукей. И чего вас туда понесло? Уж наверное, на то были веские причины?

— Да нет, просто дом понравился, — ответил Томми. — И к тому же оказался относительно недорогим.

— A-а. Удачная покупка, значит? Как, говоришь, он называется? И не забудь оставить мне адрес.

— Сейчас он называется «Лавры», но как-то уж это больно по-викториански… Подумываем его переименовать.

— «Лавры»? Лавры… Холлоукей… Надо же! И чем вы там занимаетесь, а? Признавайся!

Щеточка седых усов на несколько увядшем от времени лице бывшего начальника Томми встопорщилась в добродушной улыбке.

— Копаешь что-то, верно? — наседал полковник Аткинсон. — Решил снова послужить отчизне?

— Я уже слишком стар для этого, — не слишком убедительно возразил Томми.

— Ну-ну. Мне-то уж можешь не рассказывать. Просто тебе запретили говорить. В конце концов, в той истории действительно многое непонятно.

— В какой истории? — насторожился Томми.

— Да ты наверняка о ней читал или слышал! Кардингтонский скандал. Это было сразу после дела с письмами и истории с подводной лодкой Эмлина Джонсона.

— А-а, — сказала Томми, — что-то припоминаю.

— Подводная лодка, конечно, была только отвлекающим маневром. Интерес представляли, конечно же, документы.