Врата в бессознательное: Набоков плюс

Наша задача «сделать явным глубоко скрытый пласт индивидуальных ассоциаций. Набоков, — пишет П. Мейер, — утверждает, что эти ассоциации спрятаны не в подсознании, а ‹…› в истории» [91;79]. Корни индивидуальных и семейных ассоциаций — в событиях истории!

Писательский метод Набокова — пастиш: взаимосвязанные элементы переходят друг в друга [17]; «под одним фабульным пластом приоткрывается другой, за ним третий, и так — до некой критической точки, на какой только и становится возможен „единственно верный“ способ истолкования. Отсюда-то и проясняется, что элемент шарады, ребуса, головоломки, неизменно присутствующий в любом романе и рассказе Набокова, — отнюдь не замысловатый орнамент, призванный повести читателя по ложному следу, но скорее путеводная нить, помогающая очертить контуры скрытой в нем главной тайны и исподволь подсказывающая способ ее раскрытия» [38].

В «Парижской поэме» (1943 г.) Набоков описывает метод пастиша. Он говорит о жизни: «…так сложить ее дивный ковер, / чтоб пришелся узор настоящего / на былое, на прежний узор».

Цель метода Набокова — исследование прошлого, поиски того, что он называет «тайными темами, узорами судьбы» [135], способ увидеть себя в вечности и разобраться в настоящем, найдя его истоки и причины [135].

Что же искал и нашел Набоков в прошлом?

В последнем стихотворении «To Vera», посвященном жене, он писал:

Ax, угонят их в степь, Арлекинов моих,
в буераки, к чужим атаманам!
геометрию их, Венецию их
назовут шутовством и обманом.

Только ты, только ты всё дивилась вослед

черным, синим, оранжевым ромбам…
«N писатель недюжинный, сноб и атлет,
наделенный огромным апломбом…»

Монтре, 1.10.74.

Тема арлекинов одновременно была затронута в последнем законченном романе Набокова «Смотри на арлекинов!» (1974). Последнее стихотворение и последний роман — как завещание: «интрига в целом построена на совпадении образов реального автора и персонажа-повествователя» [17]. Ключ к личности автора и его поискам?

К кому обращается и с кем идентифицируется автор в стихотворении?

Адресат очевиден: «Идеальная читательница и, как мы знаем, Муза Набокова здесь абсолютно одинока (только ты). Суждения остальной публики пусты, хотя и рабски зависят от „авторского мифа“, для которого важны и „спортивность“, и „эстетизм“, и „чисто игровое начало“. ‹…› За „шутовством и обманом“ всегда есть нечто, но добраться до него можно лишь за складыванием паззлов» [99]. Кроме Веры, «правильного» зеркала,[10] и зеркала «кривого» — остальной публики, его оппонентов, есть и другие субъекты, с которыми идентифицируется автор: Арлекины (как символ его творчества, т. е. его «детища» — см. ниже) и собственная совесть, не дающая забыть, что черты, отмеченные публикой, имеют место быть и у него самого — его теневого Я.

Этот артистичный двойник — «сноб и атлет» вырисовывается в неосознаваемом автором и читателями, но влияющем на общее восприятие стихотворения фабульном слое затекста произведения. (Напомним, что это расшифрованные исследователем картины, встающие за полной фонограммой текста [61].)

Картина связана с ребенком лет четырех, горестно, ревниво и, в тоже время, со стыдом наблюдающем за огромным псом, похожим на дога: эта лоснящаяся, холеная, забалованная и наглая тварь, вырвавшись из комнаты, бежит вниз, на кухню, где, под грохот и звон посуды, шипенье и треск продуктов, готовится праздничный обед (пасхальный или рождественский); беспрепятственно ворует со стола куски мяса, заглатывает их, получая от кухарок игривые шлепки по крупу и порцию вкусной требухи; всё это под звуки праздничных церковных песнопений, доносящихся с улицы.

«Был я трудный, своенравный, до прекрасной крайности избалованный ребенок», — пишет о себе В. В. Набоков в «Других берегах». А бессознательное (совесть) говорит, что вовсе это не так прекрасно, а даже отвратительно, если посмотришь на себя со стороны. Вор как «хозяин жизни»; одновременно «животное» и «артист», а в переводе на человеческий персонаж — «циник, гигантский пошляк» [76], в борьбе с которым «Набоков и обличал пошлость» [76].