Врата в бессознательное: Набоков плюс

А, действительно, почему так ярко, так чересчур воспроизводятся? (Кстати, «чур» — это же древний предок: информация идет через него.) Почему прозрачная арлекинада цветных стекол так волнует автора, и один из наиболее устойчивых цветовых мотивов в «Память, говори» (и не такой уж редкий для других его произведений) — это мотив окон с цветными стеклами [39;35]?

В Выре венецианские витражи имели не только стандартные блоковские «красный, желтый, синий», но еще зеленый и прозрачный цвета. Черный витраж — нонсенс только при нормальных условиях. Стеклянный ромб из окна мог быть выдавлен, вырезан — и после этого исчезнуть. На его месте образовалась дыра ромбической формы, сквозная «рана». Она черного цвета.

Либо в ней зияет пустота запустения, либо виден черный фон штор — траур. Образ родины в беде. Вот и новая связь: «витраж» — «рана». И если следовать отечественному цветовому стандарту венецианских окон начала прошлого века, то выбит был красный ромб.

Исследователи проследили превращение квадрата в ромб в произведениях Набокова [90]; квадрат — это ромб на боку. Квадрат, как потенциальный ромб, тоже может означать рану: «…один квадратик был из рубинового стекла, и эта кровоточащая рана среди других бесцветных клеток ‹…› всегда меня глухо тревожила» («Лолита»). Рубиновые стигматы оптического феномена описаны и в «Других берегах»; знаток и примериватель (испытатель) сиринского творчества В. Н. Курицын поражен, что при совпадении всех остальных — общечеловеческих феноменов зрения, этот, рубиновый, ему не известен [74;120]. Он является личным достоянием В. В. Набокова.

Это проявление феномена родовой памяти?

Красный квадрат — это рот в крике и хлещущая алая кровь из свежей ордынской раны; рана подживает, становится буро-черного цвета, а рот — похожим на ромб. А рана иссеченного носа — на полуромб (и эту форму мы встречаем у некоторых разновидностей бабочек-арлекинов.)

Тема раны не могла не объявиться в романе «Смотри на арлекинов!», который писался во время решения «родовой» задачи: «После возвращения Аннетт из родовспомогательного приюта отголоски ее страданий, отзывавшиеся в темнейших коридорах моего мозга, и страшные витражные окна за каждым их поворотом — остаточный образ израненного устьица — долгое время угнетали меня, напрочь лишая силы» («Смотри на арлекинов!»). Напомним, что роды убивают другую героиню Набокова — Лолиту; глухо тревожащий героя романа рубиновый стеклянный квадратик — предвестник этого горя.

Рана — ромб — сострадание — вина. Та самая, новгородская, аффективная цепь символов.

И, возможно, не потому Набоков приводит любимую героиню к гибели, что по русской литературной традиции считает пошлым благополучное житье-бытье героев [150], а ведомый родовой трагедией, ее знаком.

(Исключительно ради полноты картины добавим пример связи названия «арлекин» и дефекта кожи, придающего рту человека форму ромба (почти как у пленных новгородцев) и, в то же время, отличающегося ромбическими узорами по телу (как в одежде артистов дель-арте). Это редкое заболевание у детей, называемое «ихтиоз Арлекина»: «На коже образовываются пластины в форме ромба (как на костюме Арлекина), разделенные глубокими трещинами или гребнями. ‹…› Рот ребенка часто растянут, что делает его широко открытым. Дети, рожденные с этим заболеванием кожи, также могут иметь микроцефалию или небольшую голову и изуродованное лицо» [58].)

Связь арлекина и страдания.

Дополнительные носители черного ромба связаны с английским языком, поэтому находятся в тени в русскоязычном стихотворении To Vera: драгоценные камни («diamond» по-английски как ромб, так и бриллиант) [90]; сшитое из лоскутков разноцветное одеяло (по-английски «quilt» — отсюда фамилия Куильти [90]. Они тоже несут смысловую нагрузку: черный бриллиант — сгусток боли, скорби, отчаяния: драгоценный камень при обработке точат, режут. (Новгородцы, таким образом, — драгоценные люди.) Куилти, как хорошо видно по набоковскому сценарию фильма «Лолита», — преследующий главного героя морок, двойник-пересмешник, лощеный пошляк, наглый вор, укравший Лолиту, зловещая — черная тень героя, скрывшаяся под иноязычным одеялом.

И они тоже (как бабочки и витражи) попали из недр бездонной памяти в логическую машину бессознательного, работающую с образами денно и нощно, безостановочно и упорно решающую не свою — родовую задачу: как трагическую невстречу (частый символ у Набокова [16;152]), превратить, наконец, во встречу. Воистину «удивительна в ней мудрость ее избирательности, предвещающей видение реальности через многие годы» [161]!

По Н. С. Степановой, мотивами (символами, археипами) творчества Набокова были не только бабочки, зеркала, витражи, двойники, но и — среди многих других — собаки, дороги, странствия, смерть, дом, верность и т. д. [135].