Врата в бессознательное: Набоков плюс

Вот еще ассоциативная искрящая цепочка в бессознательном, т. е. на оборотной стороне сознания (с более слабыми, латентными связями, но очень действенная потому, что замкнутая, закольцованная, бесконечная!): «витраж» — «родина» — «изгнание» — «травма» — «ромб» — «шут (арлекин)» — «двойник» — «вина» (сначала личная, но она тянет за собой вину родовую, «склеиваясь» с ней) — «невстреча» (с кем?) — (с теми, у кого) «травма» — «бриллиант» (по-английски ромб, вырезанный = обработанный) — «витраж» (черный вырезанный ромб Выры) и далее по кольцу. В одну сторону — преобладают сильные, т. е. «черно-ромбические» связи вместе со слабыми, в другую сторону… практически то же самое. Безостановочно крутится в бессознательном закольцованная лента памяти, запущенная чувством потери, вины, стыдом и состраданием.

Н. Л. Хрущева, вполне в унисон с этим образом, отмечает, что Набоков размыкал очерченный русской культурной традицией круг несчастья и смерти, методично пытаясь разрешить загадку кольцевой композиции русского страдания, найти защиту от постоянно повторяющегося узора русской литературы и русской жизни [150;148]. Личное дело оказалось общественным. И именно эта, никогда не заживающая рана потери, определила бессмертие писателя и его книг [150;147].

Итак, в каждом отдельном случае бессознательная работа с травмой активируется разными впечатлениями (состояниями, фактами, ситуациями, символами), вызывающими затем сильные, нестерпимые чувства (которые не позволяют остановить процесс, отмахнуться от него, загнав его назад). Вероятно, «детали картины выстраиваются при каждом вдохновенном прикосновении в разные созвездия» [74;126] — идет многолетний поиск, перетасовка элементов; в совокупности, накладываясь и переплетаясь, они помогают нащупать, вычленить и внешне опредметить неуловимую ранее, но мучающую конфигурацию травмы: трагические узелки родовой и личной судьбы.

И тогда происходит прорыв — выход картинки из родовой памяти во время написания стихотворения, т. е., говоря научным языком, в измененном состоянии сознания.

И катарсис: душа, ликуя, распрямляет ткань судьбы — перебирая на свету звенья цепи своего сюжета: «угнали их в степь ‹…› моих / в буераки, к чужим атаманам». («Степь» — ради топографической и исторической точности надо б тоже писать с большой буквы! Ибо О-вы были изгнаны на Оку — границу Руси и опасной Степи.)

В спонтанном, удивительном процессе творчества (пусть и не до конца осознав), душа освобождается от отягощавших ее «кармических узелков»; миссия рода выполнена — можно становиться самой собой: просто быть счастливой. («Душа забвенью зря училась: / во сне задача решена. / Решенье чистое, простое. / О чем я думал столько лет?». Стихотворение «Что за ночь с памятью случилось?», 1938 г.)

О чем он думал столько лет? Да всё о том же, метафизическом — и родном: разбирался с помощью сновидческих прозрений и выходов за грань, в зазеркалье памяти, как «дышат почва и судьба» (Б. Пастернак). Говоря об отце героя «Дара», Набоков «намекает на свою тайну, которую он всю жизнь, хоть и не ясно, но к концу жизни все яснее прозревал» [133].

М. Шульман точно описал метод В. Набокова — постепенное, послойное достраивание картины, заполнение лакун — «пустых квадратиков»: «Небрежностью объяснить некоторые смысловые пустые квадратики вместо слов (какие чертит на доске языковед, иллюстрируя синтаксис) в набоковской фразе нельзя. Заполняя эту лакуну любым словом, Набокову важнее показать, что здесь должна существовать такая лакуна, другое дело, что неизвестно чем заполняемая; ‹…› пренебрежение мелкой дичью в погоне за крупным зверем, где каждое слово случайно и произвольно и важно, лишь поскольку указует в нужную сторону, наталкивает на нужный след» [161].

Автор идет по следу в правильную сторону! И прозревает.

Здесь лакуна «новгородцы». Они и на самом деле связаны и с «Венецией» (сходны общественный строй и основной род занятий населения), и с «геометрией» (по характеру архитектуры и своих жителей Новгород отличался и от Венеции, и от Москвы, Пскова и прочих прямотой черт и линий — «геометрией», минимализмом, отсутствием украшательств, обиняков и околичностей).

И Вера смотрела им, сосланным, вслед! Не побоялась выйти на дорогу. Вера — идеал, образец того самого поведения, которое предупреждает моральную травму.

Она как бы спасает ситуацию?

Вторая строфа повествует, как мы знаем, о прошедшем. Когда Вера прощалась с ними, она (и автор) еще только предполагали, куда именно их угонят. Действие происходит после того, как ссыльные скрылись из виду, но до того, как стало известно, куда их переместили.

А переместили их, как уже было сказано, в Степь. От того, что рассказчику еще неизвестно точное место, он и пишет это слово с маленькой буквы — только нащупывает маршрут? И — прозревает.