Следующий яркий автобиографический символ, по Б. Бойду, —
Цветные ромбы в сочетании с классическим черным полуромбом маски дают
Смеховой мир, чтобы сохраниться, имеет тенденцию делиться надвое, что связано «с самой сутью средневековой поэтики» [81;38]. Автору в очередной раз понадобился прием раздвоения героев на странноватого Вадима Вадимовича (VV) и успешного, остающегося за кадром, Владимира Владимировича. Не случайно в связи с первым Джонсон упоминает марот — жезл шута: «Однако волшебная палочка — это также и вездесущий символ мотива автобиографии, вынесенного в название — арлекина ‹…› — еще одной личины таинственного двойника. Вполне уместно и то, что по традиции арлекин остается невидимым для других героев комедии» [39;199]. (И новгородские предки невидимы, ибо закрыты пеленой прошедшего. Вместо них лакуна заполняется другими, родственными существами.)
Неспособность VV мысленно поменять местами правое и левое, «возможно, симптоматична для его неспособности вывернуть себя наизнанку в свое „другое“ „я“, то есть интегрировать половинки своей раздвоенной личности и совместить свой иллюзорный мир с „реальным“ миром» [39;232]. Здесь Джонсон фактически признает, что первоначально VV был не способен к скоморошеству, но стремился и достиг этого. Ибо «переходными зонами между двумя мирами служат сумасшествие и смерть. Последний роман Набокова „Смотри на арлекинов!“ — кульминация развития темы двуправорукой вселенной, темы, которая дает основополагающую космологию для целого ряда его важнейших произведений. ‹…› Набоков взял из книги Мартина Гарднера „Этот правый, левый мир“ фундаментальную оппозицию „левое/правое“, чтобы придать своей вымышленной космологии символическую структуру» [39;242].
Что это за структура? Тут важно, что «правая/левая асимметрия исчезает в следующем, более высоком измерении. ‹…› Левое/правое обращение зеркальных отражений существует на уровне каждого измерения, и энантиоморфные предметы каждого уровня становятся идентичными и наложимыми друг на друга только на последовательно высших уровнях» [39;236]. И вот, хотя «два мира не могут взаимодействовать, можно представить себе, говорит Гарднер, что они могли бы взаимно проникать друг в друга, подобно двум партиям в шашки, разыгрываемым одновременно на одной доске, одна партия — на черных клетках, а другая — на белых. ‹…› Этот образ напоминает узор на костюме арлекина — сочетание черных и белых ромбиков — изображенного на суперобложке романа Набокова. Этот узор прекрасно символизирует смежные миры Вадима Вадимовича и Владимира Владимировича. В любом случае, „другой“ четырехмерный мир можно идентифицировать с тем „другим состоянием Бытия“, которое прозревает VV в своем безумии» [39;239].
Если герой прозревает другой мир, то читатели — с помощью автора — более высокий уровень мироздания, 4-ое измерение? Иномирье? Встречу времен и пространств?
Прорыв
Тайная связь, которая объяснила бы всё.
«У элемента может быть много связей, звезда может входить в разные созвездия, — пишет В. Курицын о текстах Сирина. — По проводам пробегают искры смысла» [74;150]. А еще автор любит образ ковра, узоры на лицевой стороне которого управляются невидимыми узорами на оборотной [74;150]: отдельные элементы начинают звучать в унисон благодаря расположенной на заднем, таинственном плане, на других берегах начертанной схемке [74;151].
Набоков был склонен называть подлинным именно потайной сюжет [74;151]. Не он ли бережно извлекался — после смерти тела: не он ли и был главным содержанием души?
А если этим теням полтысячи лет? А если проступающий первоначальный, как пишет в этом стихотворении Набоков, «узор, придуманный в раю» (см. блоковский «восторг души первоначальный»), человечьи времена скрутили в трагический узел? (Вспомним про изнанку, где завязаны все узелки [161].)