Врата в рай

Мы обсуждали сравнительные достоинства Моцарта и Баха, Толстого и Достоевского; пытались выяснить, является ли фотография искусством — она говорила «да», а я — «нет»; спорили, кто лучше — Хемингуэй или Фолкнер. Мы даже сцепились по поводу Дианы Арбус и Вагнера. Но вот относительно гениальности Карсон Маккалерс, Феллини, Антониони, Теннеси Уильямса и Жана Рено разногласий не возникало. Мы жили в состоянии постоянного, но волшебного напряжения. Будто в любой момент что-то могло произойти. Что-то очень важное — хорошее или плохое. Но как тут определишь? Если бы мы снова вернулись к разговору о наших отношениях то нам пришлось бы сделать шаг вперед, а мы были не в состоянии. Но все равно каждая минута, проведенная вместе, была наполнена безмерным счастьем.

Правда, за исключением того острого момента, когда «Воины» проигрывали «Кельтам» в решающем матче, у меня кончилось все пиво, служба доставки где-то телепалась, а я уже из штанов выскакивал от злости. И тогда она оторвалась от газеты, которую лениво листала, и сказала, что в жизни не видела, чтобы мужик так орал из-за какой то там игры в мяч, а я в ответ объяснил, что это чисто символическая ярость во всем своем великолепии, и гордо попросил ее заткнуться.

— А ты не находи ни, что слишком уж она символическая? — поинтересовалась она и потом заперлась в душе, причем надолго, будто решила там поселиться.

Но чтобы последнее слово осталось за мной, я сделал вид, что не заметил ее демарша.

На третий день, проснувшись среди ночи, я обнаружил, что ее место рядом со мной пустует.

Лиза стояла возле окна и, отдернув занавески, смотрела на сияющую огнями стальную громаду Далласа — города, который, казалось, никогда не спит.

Над ним расстилалось бескрайнее небо, усеянное крошечными звездочками. И она тоже показалась мне крошечной на фоне окна. Она что-то напевала себе под нос. Мелодия доносилась до меня, как дуновение ветерка, как аромат ее духов «Шанель»,

Когда я поднялся, она повернулась и пошла мне навстречу. Мы молча обнялись и так и остались стоять, не разжимая объятий.

— Эллиот… — начала она, словно собиралась раскрыть мне страшную тайну, но потом передумала и замолчала.

Я уложил ее обратно в постель, но даже под одеялом она вся дрожала и поскуливала, как испуганный ребенок.

Утром, когда я проснулся, она сидела в дальнем углу перед телевизором с выключенным звуком, чтобы мне не мешать, и смотрела на экран, время от времени прикладываясь к бутылке бомбейского джина и дымя моим «Парламентом».

На следующий день водитель заявил, что ему нужно домой. Типа он не против лишних денег, и любит путешествовать, и еда просто потрясающая, но его брат женится в методистской церкви Нового Орлеана, а потому ему надо домой.

Мы прекрасно знали, что можем попросить его вернуть лимузин, можем отправиться дальше, взяв машину напрокат.

Нет, мы возвращались домой вовсе не поэтому.

За обедом она рта не раскрыла, и вид у нее был трагический. Словом, я хочу сказать, что она казалась прекрасной, изысканной, сногсшибательной, а еще невероятно печальной. И тогда я спросил:

— Мы что, возвращаемся назад?

Она только молча кивнула головой. Руки у нее дрожали. Мы нашли небольшой бар на Седар-Спрингс с музыкальным автоматом, где можно было потанцевать. Но она была такой несчастной, такой напряженной, что уже к десяти вечера мы вернулись домой.

Мы проснулись в четыре утра, когда этот город из стекла и бетона залили первые лучи солнца. Мы снова надели вечерние туалеты и заплатили по счету. Она снова велела водителю пересесть на заднее сиденье и сама села за руль.

— Ты сможешь почитать мне вслух, если, конечно, захочешь, — сказала она.

Идея мне пришлась по душе, так как мы еще не дошли до «В дороге» Керуака, моей любимой книги, которую она, как ни странно, не читала.

За рулем она смотрелась просто великолепно. Черное платье слегка задралось выше колен, обнажив ее стройные ноги. Босоножки на шпильках, казалось, вовсе не мешали ей лихо давить на газ, и вообще, надо сказать, что лимузин она вела, как девчонка, севшая за руль еще подростком, увереннее большинства мужчин: парковалась при необходимости за три секунды, непринужденно рулила одной рукой, проезжала на желтый свет и мимо знаков «Стоп», никого не пропуская вперед.

Откровенно говоря, она ехала слишком быстро и рискованно. Она заставила меня слегка понервничать, а когда я попытался ее урезонить, велела мне заткнуться. На самом деле ей просто хотелось ехать быстрее, чем наш водитель, и на пустой дороге она разгонялась до девяноста миль в час, а при плотном движении — до семидесяти.

Но когда стрелка спидометра достигла отметки сто десять миль, я попросил ее придержать лошадей, пригрозив, что в противном случае просто выпрыгну на ходу.

Я сказал ей, что сейчас самое время почитать «В дороге», но она даже не улыбнулась, так как с трудом сдерживала внутреннюю дрожь. И когда я объяснил, какая это потрясающая и поэтичная книга, она лишь молча кивнула в ответ.