Врата в рай

— Лоскутные одеяла, — сказала она. — Вот что мне надо. Тридцатых — сороковых годов. Их тогда шили в Канзасе, Техасе и Оклахоме, где женщины еще знали, как это делается.

Когда мы вылезли из машины, температура воздуха была сорок градусов, не меньше.

С одиннадцати до часу мы бродили по пыльным дорожкам необычного рынка, проходя мимо бесконечных столов и павильонов, набитых подержанной мебелью, древностями из прерий, куклами, картинами, коврами и всяким старьем. Лоскутные одеяла мы купили на вес. Это я точно знал, так как тащил их на плече в большом зеленом пластиковом мешке.

— Что бы ты без меня делала? — спросил я.

— Уж даже и не знаю, Эллиот, — ответила она и, повернувшись ко мне, добавила: — Стой смирно и позволь мне вытереть пот с твоего лба.

К этому времени я уже почти полюбил лоскутные одеяла, а еще узнал много нового о старых вещах: дрезденской тарелке, обручальном кольце, корзинке для цветов, одинокой звезде[8], почтовой марке. Мне нравились цвет, отделка, аура этих старых вещей, их своеобразный запах, а еще то, как продавцы вежливо торговались с Лизой, которой тем не менее каждый раз удавалось купить все по предложенной ею цене.

Мы поели хот-догов прямо у прилавка и чуть-чуть подремали под деревом в тени. Мы насквозь пропылились и страшно устали, а потому просто сидели и наблюдали за семейными парами с детьми: неотесанными парнями в рубашках с коротким рукавом, женщинами в шортах и забавными ребятишками.

— Как тебе здесь? Нравится? — поинтересовалась она.

— Нравится, — ответил я. — Здесь словно другая страна. Здесь нас в жизни никто не найдет.

— Ага. Бонни и Клайд, — отозвалась она. — Если бы они узнали, кто мы такие, точно убили бы!

— Ну не знаю, не знаю. В случае чего я смогу их осадить, — заявил я и встал, чтобы купить еще две банки пива, а вернувшись на место, спросил: — А что ты собираешься делать с этими одеялами?

Она вдруг испуганно подняла глаза, словно увидела привидение, а потом ответила:

— Буду греться!

— Не слишком-то красиво с твоей стороны, Бонни! А как насчет старины Клайда? Он что, не может тебя согреть?

Она повернулась ко мне и неожиданно улыбнулась, отчего лицо ее стало ужасно милым.

— Держись меня, Бонни, — сказал я. — Клянусь, со мной ты точно не замерзнешь!

На обратном пути в Даллас мы занимались любовью на заднем сиденье прямо на всех этих одеялах.

Вернувшись в «Хайятт», мы тут же застелили одеялами постель, что придало комнате особый шик. Потом мы поплавали, пообедали прямо в номере, и она улеглась на кровать, а я, пристроившись рядом, принялся читать ей вслух.

Я прочел парочку своих любимых рассказов, забавную главу из романа о Джеймсе Бонде, а еще кое-что из французской классики. Лиза оказалась потрясающей слушательницей. Я всегда мечтал о девушке, которой мог бы читать вслух, о чем и сообщил Лизе.

А в полночь мы снова оделись, поднялись на лифте в зал на самом верхнем этаже и танцевали, пока играл оркестр.

— Давай прокатимся, — предложила она. — Посмотрим особняки Тертл-Крик и Хайленд-Парк при лунном свете, ну сам знаешь…

— С удовольствием, если, конечно, мы сможем разбудить нашего Рипля ван Винкля и усадить его за руль. Тогда я смогу пристроиться рядом с тобой на заднем сиденье.

Мне казалось, что мы уже тысячу лет вместе. Мне в жизни не было так хорошо, и я радовался каждому мгновению.

Мы провели в Далласе еще четыре волшебные ночи.

Мы ели цыпленка, приготовленного на вынос, смотрели по телевизору баскетбольные матчи, по очереди читали вслух короткие рассказы из «Ньюйоркера» и главы из самых разных книг. А еще плавали в бассейне.

По вечерам мы ходили по шикарным ресторанам, ночным клубам и дискотекам Далласа, а иногда предпринимали продолжительные вылазки за город, чтобы полюбоваться чистенькими белыми фермерскими домиками или исследовать старое заросшее кладбище времен Конфедерации. На закате мы гуляли по старомодным улочкам маленьких городов. В листве пели цикады, а мы сидели на скамейке на городской площади и любовались постепенно бледнеющим небом.

В два ночи мы смотрели по кабельному телевидению старые фильмы, прижимаясь друг к другу под лоскутными одеялами, а еще занимались любовью.

Занимались любовью в американском «Хайятт Ридженси»… Где все новенькое, с иголочки, где окна — только имитация окон, а стены — имитация стен, и только любовь действительно реальная, похожая на удар молнии. Мы занимались любовью везде — на девственно-чистой кровати, или в девственно-чистом душе, или на девственно-чистом пушистом ковре.

А потом мы разговаривали. Говорили обо всем на свете. О самых неприятных вещах, которые с нами когда-то происходили (о школьных проблемах и проблемах с родителями), и, наоборот, о таких приятных, как живопись, скульптура и музыка.

Но постепенно наш разговор уходил куда-то в сторону, и мы переключались на общие темы. Возможно, ей было страшно. Возможно, я ждал, когда она скажет именно то, что я хотел от нее услышать, и здесь я проявлял завидное упрямство. Не знаю. Мы по-прежнему много говорили, но разговор был обо всем и ни о чем.