Врата Войны (СИ)

Но Григорий Евгеньевич сообщил, что больших жертв от меня не потребуется. Интервью мне предстояло взять не у какого-нибудь там либераста или отмороженного нацбола (вот где сходятся между собой крайности ультралиберального и ультрамарксистского мировосприятия). Совсем нет. Шеф сказал, что объектом моей, с позволения сказать, работы будет… (драматическая пауза) некто Николас Шульц, унтер-офицер вермахта, смешанного русско-немецкого происхождения, какой-то там филолог, белоэмигрант и антикоммунист, и в то же время и русский, и германский патриот, свято уверенный, что счастье России в союзе с Германией.

Ему одинаково чужды и Советский Союз с его планом построения всеобщего счастья, и гитлеровская Германия (Третий Рейх), стремящаяся к организации всеобщего несчастья. Поэтому существование нашей капиталистической Российской Федерации этот молодой человек воспринял как достойный выход из безвыходной ситуации, когда его немецкая половинка пилит мозг в одну сторону, а русская половина в другую. Вот наши умники и решили поставить этого мятущегося интеллигента на острие нашей пропаганды. Мол, не все немцы такие плохие, среди них попадаются и приятные люди.

Какая восхитительная каша в голове у этого человека! Я его уже заранее люблю — пусть мне его завернут и дадут с собой. Максик до сих пор ни позвонил и никак не дал о себе знать — ни через «Аську», ни СМСкой, ни через «Агент», зар-р-р-аза, хотя отправила ему уже с десяток сообщений! Пусть теперь не обижается, если его место в моей постели и сердце хотя бы ненадолго займет кто-нибудь другой. Интересно, этот Шульц — он хотя бы немножко симпатичный, или, как большинство немцев, похож на белобрысую сушеную воблу?

21 апреля 2018 года, 08:40. Брянская область, райцентр Унеча,

Бывший унтер-офицер вермахта Николас Шульц, он же Николай Максимович Шульц.

Честно сказать, дезертировав из рядов вермахта и перейдя на сторону русских, я вовсе не чувствую себя предателем, потому что и сам не знаю, кто я такой — немец, который притворяется русским, или русский, у которого так и не получилось стать настоящим немцем. Не знают этого и русские из будущего, которые взяли меня в плен. Первоначально крайне суровые (как тот командир егерей в лесу), узнав мою историю, они в значительной степени оттаяли и начали выражать мне всяческое сочувствие. Совсем другое дело мой напарник, который в глазах местных русских заслуживал всякого презрения. Впрочем, нас с ним быстро разлучили — его передали местным органам безопасности, как потенциального предателя, а я остался в распоряжение военной разведки.

Впрочем, остался — это не то слово. Вскоре штаб той русской дивизии, разведка которой захватила меня в плен, был поднят по тревоге и направлен к месту событий, и я отбыл вместе с ними. При этом офицеры, которые меня допрашивали, переключились на другие задачи, и на некоторое время я оказался как бы предоставлен сам себе. Нет, как и положено в таких случаях, ко мне был приставлен конвоир, меня охраняли, кормили и выводили в туалет, но было понятно, что никто не понимает, каков мой настоящий статус и для чего я тут нужен. Для начала, никто не торопился отправлять меня туда, где содержались немногие немецкие военнопленные, уцелевшие во время ответного русского удара. А удар этот был страшен — грохот взрывов, которыми завершилось сражение, слышался даже за десяток километров, но как человек с боевым опытом, я уверен, что даже и в этом аду обязательно должны быть те, кто сумел остаться в живых и попал в плен.

Но, видимо, русское командование имело на меня какие-то иные виды, и поэтому ночь я провел в одиночной камере местной гарнизонной гауптвахты, во вполне приемлемых условиях — то есть в отапливаемой камере, постель в которой имела матрац, одеяло и подушку, что позволило мне ночью по-настоящему выспаться, впервые за несколько прошедших дней. Как мне сказали — поскольку я не принимал непосредственного участия в боевых действиях, единственное, что можно было мне вменить по местным законам, это незаконное пересечение границы, которое карается высылкой из пределов Российской Федерации. Но просьба о предоставлении политического убежища и заявление о моем желании участвовать в программе репатриации свели вероятность такого исхода событий к ничтожно малой величине.