«Вратарь, не суйся за штрафную!». Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Недавно она (официантка. — Шт. К.) в момент закрытия включила на своем музыкальном центре «Интернационал», рассказывал Фридш. Кое-кто из гостей был весьма удивлен. Знаешь, почему? Из тоски по Милану, она сказала.

Ксено взглянула на него с недоумением.

Фридш засмеялся. Ее отец, объяснил он, был горячий болельщик «Интернационале»: это знаменитый футбольный клуб из Милана. И когда клуб добрался до финального матча Кубка Европы с мадридским «Реалом», он отправился в Вену.

Почему в Вену?

Потому что финальная встреча состоялась там. Так вот, «Интер» (Милан) против «Реала» (Мадрид). Перед встречей австрийский военный оркестр должен быть исполнить оба гимна.

Почему военный оркестр?

Я не знаю. Это было именно так. Думаешь, музыканты венской филармонии играют на футбольном поле? Так или иначе: оркестр исполнил сначала гимн мадридского «Реала». Затем должен был следовать миланский. Но оркестрантам по ошибке дали ноты «Интернационала» вместо гимна клуба «Интернационале» (Милан). И вот внезапно зазвучал коммунистический «Интернационал». Некоторые итальянские игроки на самом деле подпевали: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Без понятия, как это будет по-итальянски. За «Реал» играл Ференц Пушкаш, в то время, возможно, лучший футболист в мире. Венгр, который в 1956-м спасся бегством из Будапешта от советских танков. Когда перед игрой он прослушал коммунистический гимн, то был настолько сбит с толку, что после лишь бродил в шоке по полю, из-за чего «Интер» выиграл у «Реала» со счетом 3:1. Поэтому-то, в память об этом триумфе, отец ее все время проигрывал дома «Интернационал», поэтому и она…[95]

Футбол в этой сцене изображается не как событие политической жизни, но тем не менее как событие, на ход которого политика оказала сильное влияние; ни покрой, ни развязка этого события не опорочили иконического статуса Пушкаша и даже не повредили ему: напротив, именно благодаря статусу этого персонажа становится ясно, насколько сильной травмой был для Венгрии и венгров 1956 год[96]. При этом может лишь показаться, что политическое изгнание Пушкаша высмеивается в этом анекдоте и его унтертоне. Ибо благодаря идее героя Фридша (плейбоя, своего рода мачо, который несколько бахвалится знаниями стратегии с высоты «своего человека»), а помимо того — одновременно интрадиегетической позиции и экстрадиегетической перспективе фигуры официантки — анекдот приведен не ради простого эффекта, он обращается в своем размещении (в двояком смысле) к изначальному значению термина, привнося, с одной стороны, в биографию футбольного icon Пушкаша подробности, неизвестные до того публике — которые, с другой стороны, сам автор представляет как нечто «неопубликованное». В одном интервью, появившемся уже после выхода романа в свет, Менассе приподнимает автобиографическую завесу над этим эпизодом, не проясняя, впрочем, его смысла: