«Вратарь, не суйся за штрафную!». Футбол в культуре и истории Восточной Европы

Кикер на этом фоне предстает некой диалектической моделью футбола, в каком-то смысле его пародией. Ибо в настольном футболе ловкое владение руками необходимо хотя бы для того, чтобы быть в состоянии производить удары по мячику ногами pions. Вращательное осевое движение фигурок в двух направлениях подражает тому продуктивно-законному отказу от использования рук, но лишь в действительности, ограниченной маленьким ящиком, которым игроки управляют извне и сверху — словно демиурги, созерцающие порожденные ими события. Это уменьшение футбола, характерное масштабирование всех размеров, ограничений и расширений «настоящей игры»[14] предстает — правда, лишь описанным выше образом — как заостренное редуцирование пределами ящика «большой игры», и без того определенной при помощи известного ограничения. Защитный колпак из органического стекла иногда делает ящик для кикера похожим на диораму. Ниже игрового поля в нем нередко размещается еще и цокольный этаж, своего рода технический отсек для мячиков. По напряжению, динамике и очарованию миниатюра теряет, однако, не много в сравнении с тем, что изображает: вне всякого сомнения, впрочем, благодаря миметической обстановке общественного пространства пивной, паба, которая так прекрасно соединяется с тем, что должна дополнять. Ведь столы для кикера встречаются часто именно в пивных и трактирах — публичных местах, где футбол, который там артикулируется как «классическая», центральная тема, не только проецируют на подвешенных к стене экранах, где в него играют, подражая настоящему в этой ограниченной по динамике форме, порождая коллективный или хотя бы дуальный мимесис, герои-фигурки в котором лишены признаков индивидуальности, лишены личности.

В этом понимании кикер можно рассматривать как метафору пространства: очарование футбола получает в ней выражение в способах (проиллюстрированных здесь на примерах юго-восточно— и восточноевропейских языков) обозначения этой игры. При этом в увязывании игры с Восточной Европой не содержится какого-либо тезиса, попытки набросать историю ее возникновения или установить некую первичную точку отсчета; это делается, чтобы обратить внимание на то, какое значение в футболе отводится генерации пространства. Если кикер при этом еще, кажется, представляет собой некую форму укрощенной и лишь здесь, как в диораме, подлежащей контролю «игры с кожаным мячом», то сам футбол в своих разнообразных последствиях и эффектах, в своем влиянии вовсе не ограничен — мысль эта неявно объединяет все статьи в настоящем издании — игровым полем или пространством стадиона. Точнее сказать, способ проведения, например противостояние двух команд в одной игре и конкуренция многих в каком-то соревновании, всегда является естественной ссылкой и на пространственный момент, который получает выражение в статусе «хозяев» и «гостей» или — с прозаической точки зрения фанатов — соответствующих местных «притязаниях на власть». Помимо характерики и перспективизации пространств футбола, окрашенных социально, локально, межрегионально, глобально, а равно политически, культурно и экономически, здесь проявляются точность и значение понятия пространства для стратегии игры, передвижений на поле, тактики и — в особенности — для каждого отдельного игрока.

Упоминание о значении игрового пространства, выигрыша в пространстве, использования или перекрытия пространств соотносится с уже знакомым и важным в описании футбола тренерами, игроками или журналистами. Это не рассматривается здесь как некий новый факт. Гораздо важнее, однако, на основании этого факта подчеркнуть значительность его эстетического и литературного представления. Ибо в разговоре, например, о таком выдающемся игроке, как Нандор Хидегкути (1922–2002), одном из центральных игроков Золотой команды, сборной того состава, что так неожиданно уступил на финале Чемпионата мира 1954 года в Берне немецкой команде во главе с Фрицем Вальтером (1920–2002), обращает внимание то, что и у Богумила Грабала (1914–1997), и у Петера Эстерхази (1950–2016) благодаря виртуозно-находчивой и тем исключительно успешной — именно в плане пространства игры — манере отмечено его существенное значение для самой литературы. Игрок Хидегкути превращается у них в литературного героя, то есть в литературный icon футбола. Особенностью же Хидегкути как игрока является при этом его мастерство, которое производит впечатление особой формы искусства, что называется игрой в футбол[15]. Эстерхази в этой логике прямо называет Хидегкути гением: