Враждебный портной

Воистину, цвет жизни был везде, как, собственно, и сама жизнь на известной картине художника Ярошенко – в арестантском вагоне, из окошка которого сквозь железную решетку крошили голубям хлебушек то ли каторжане, то ли какие-то (столыпинские?) переселенцы.

Каргин мысленно соединил рельсы на картине «Всюду жизнь» с рельсами современного московского метро, невозможный смартфон в руках сталинского горняка на мозаике начала пятидесятых годов с мигающим зелеными огоньками «Очистителя мыслей» на станции «Киевская-кольцевая» – и подумал, что поезд едет куда-то не туда. Во всяком случае, точно не туда, где реально «всюду жизнь», а если и жизнь, то только такая, как на картине Ярошенко – в арестантском вагоне за железной решеткой. Пусть даже крошащие хлебушек голубям сквозь решетку люди в вагоне в тот момент и не осознают своей неотменимой обреченности. Зеленый – долларовый – свет светил, как светофор, но рельсы на горизонте завязывались (морским?) узлом. Только безумный машинист мог гнать состав в том направлении – на станцию с тройным – «Долларовая – Узловая – Смертельная» – названием.

Каргин вспомнил про другой зеленый свет, освещающий путь… куда?

2

Ему и в голову не могло прийти, что он снова увидит музейный германский «Telefunken», стоявший некогда у деда в курином сарае в Мамедкули. Последний раз Каргин видел его в конце шестидесятых, когда Порфирий Диевич готовился к переезду из Туркмении в Подмосковье. Он удивительно легко и спокойно относился к нажитой собственности, как, наверное, отнесся бы к пирсингу во влагалище старой девы, если бы та явилась к нему на прием. Порфирий Диевич покидал Мамедкули налегке. Рюмки из дворца адмирала Хорти были давно подарены Ираиде Порфирьевне и частично пропиты Иваном Коробкиным. Мефистофелю предстояло переквалифицироваться в «шайтана» и навсегда остаться в песках.

К Порфирию Диевичу зачастили бывшие пациенты с подарками. Казалось, в Мамедкули венерическими болезнями переболели все, включая старых (с пирсингом и без) дев, если таковые имелись в этом славном городе.

«Сейчас изобрели новые сильные антибиотики, – заметил деду в свой последний приезд Дима (ему в ту пору было шестнадцать лет, и он уже опасливо размышлял на эту тему), – скоро, наверное, венерические болезни ликвидируют как класс. Ты останешься без работы».

«Никогда, – уверенно возразил Порфирий Диевич. – Наоборот, чем дальше, тем их будет больше и тем они будут разнообразнее. Прогресс и болезни – сообщающиеся сосуды. Точно так же как деньги и болезни. Венерические болезни… – на мгновение задумался дед, – это… неопалимый кусок хлеба для врача-венеролога, надеюсь, Господь меня простит. Ты – молодой, ты доживешь до времени, когда болезни будут искусственно создаваться и распространяться, чтобы люди непрерывно платили за лечение».

Неопалимый, он же неотменимый, подумал позже, когда Порфирий Диевич поселился на зимней даче в Расторгуеве, где к нему немедленно потянулись больные, Каргин. Самое удивительное, что дед никоим образом не афишировал свою профессиональную принадлежность. Информация о нем распространялась вирусно, как сами кожные, венерические и прочие болезни, а позже – зловредные компьютерные программы.

Куры и примкнувшие к ним голуби в год расставания деда с Мамедкули гадили на «Telefunken» особенно интенсивно, словно хотели таким странным образом заставить хозяина изменить решение. Приемник как будто оделся в доспехи из гуано. Оно стекало по нему, как лава по склонам вулкана. Уже и шкалу затянуло серой коростой. Только два сохранивших в неприкосновенности свои канувшие в Лету названия города победительно прочитывались на загаженной шкале – Danzig и Stalingrad. На приемнике по-прежнему гордо ночевал, а судя по количеству гуано, и дневал (галльский?) петух. Тевтонская мощь вновь была посрамлена и унижена. Заходя в сарай за яйцами, Каргин вспоминал слова фельдмаршала Кейтеля, увидевшего в Потсдаме на подписании акта о безоговорочной капитуляции Германии французского генерала. Как, удивился Кейтель, французы тоже нас победили?

Не проспи величия…

Слова витринного бога одежды вспомнились Каргину, когда он узнал от Ираиды Порфирьевны, что приемник не просто сохранился, а находится на даче, на чердаке, и, вполне вероятно, в рабочем состоянии.

«Я его, естественно, не включала, – сказала Ираида Порфирьевна, – но, кажется, там есть какие-то провода. Я вообще страшно разозлилась, когда он мне его притащил…»

«Кто?»

Каргин на служебной машине вез мать домой с премьеры художественного фильма «Интимные места» в клубе «Фани-кабани». Геронтофил-сосед, так называемый «мальчик», предусмотрительно скрылся. В охране сказали, что «…он только что был здесь». В ресторане: «Должен появиться с минуты на минуту». Похоже, в «Фани-кабани» царила круговая порука. Своих мерзавцев здесь не сдавали, или все здесь были мерзавцами.