Вразнос

— Не беспокойтесь, я к вам не жить! — улыбаюсь расхлябанно.

Все в сборе. Весь цирк, весь двор. Джейн смотрит строгонько.

— Тарелку ей! Тебе какого вина?

И большую, большую мне тарелку, и кормите, кормите меня. Это я же — путешественница, это у меня же — красные плечи и черные ноги, и глаза — не для предъявления приличным людям. Смотрите, учитесь! Не все достается тяжелым трудом, что-то — падает в руки, если ты доверчив к миру!

Вся походная и поджарая, смотрю на Джейн. Ей — меня вежливо расспрашивать. Ей — играть хозяюшку. Терпи уж. Она не была там, где живут Вусмерть Уставшие и Не Задающие Вопросов. Она из него бойфренда лепит. Которого можно к родителям пригласить. Она его на английский переводит. Ну-ну.

Я смотрю на их садик: это — мой садик, мои листики и деревья. Не для них, для меня сажен. Шашлык. Мва… давайте сюда и шашлык. Вино… Я — лечу. Показывай, показывай мне свою девочку и свой рай. Меня сейчас этим не уешь.

— Привееет! Суп, шашлычки! Да ты ешь, ешь! — ах, это знакомое, сытное, вкусное, соблазняющее «е-е-е-ешь!».

Я машу лапками:

— А там такое, такое!

— Агааа, — смотрит насмешливо. — С собой привезла?

— Да как-то нет.

— Ну, ладно! Еееешь! Потом расскажешь!

— Смотрите, ежик!

Я, я, никто другой — я заметила ежика в траве! Есть ли предел счастью? Ко мне сбегаются птицы и звери, и сказка следует за мной по пятам. Сказочный ежик переливается психоделическими иголками, чихает, подмигивает из-за колючек.

Джейн, и Сашечка, и Вася сидят и без интереса смотрят на негигиеничное четвероногое, заползшее к ним в садик. Вот этими пальчиками они заработали денежки, чтоб снять домик. Вот этими глазенками насверкали, чтоб привлечь друг друга, посреди пустыни наскребли себе Дом, Сад, Еду, Вино, Любовников.

А вот ежики — это сверх программы.

— Да где же?

— Да вон же!

So cute. Ежик сразу свернулся, едва дав рассмотреть свой лысый носик и подслеповатые глазки. Сомкнулся плотным комком. Может ждать вечно, пока опасность не отступит. У него своя программа. У них — своя. Ну и я вокруг летаю… Пока.

Джейн и Сашечка смотрят на ежа со скукой. Строгие дети. Сегодня они не играют в so cute.

Сашечка рассеянно капает на него пивом, еж — не ведется, еж намерился терпеть. А у Сашечки опять опускаются тяжелые веки, и, несмотря на весь рай, аккуратно устроенный, собранный — друг, девочка, дом, барбекью — он чернеет.

Добро пожаловать в родной город, стрекоза!

28. ЗА НОГУ

Какой нежной почти-тишины мы требуем от других! Вот за окном протапливается рассвет. Ангелы-истопники ходят, сонные, постепенно просыпаясь, подкидывают полешко за полешком. Хочется, чтоб я встала с кровати, а он, тихий, слегка пошевелился — складки простыни легли по-новому. …Промычит-простонет что-то нежное, но не выныривая из сна. — Ты ок, манечка? — но размазанно, почти неразличимо.

Мммм — и снова тишина застынет. И я хожу одна, на цыпочках. Потом — заводится, мурлычет…. Разогревается… Потом — лежать в лапах, потягиваться, а потом почувствовать, завестись, выгнуться. И после — отпить вино.

* * *

Мы танцевали всю ночь с Черным Алексом. Рядом расцветали лица. Две маленькие грязные комнатки, как всегда — развернулись в лабиринт. Под потолком — висела какая-то флюоресцентная рыба, я прыгнула и дала ей в нос. Рыба закрутилась и вытаращилась в изумлении — то на меня, то на Алекса, и опять на меня. Ну и люди! Ну и одежда! А прыгают как!.. Трансовый «придворный фотограф» ходил кругами и щелкал нас. Вот она, фотография, в альбоме: у меня безумное и счастливое лицо, он — в своей черной куртке, голова качается, как у черепахи, очки блестят, губы сплющены в улыбке.

Моя рука на его плече, улыбка — в сторону музыки. Картинка полного счастья.

— Все так прекрасно, нууу, плииз, останемся!

— Ну, пойдем, — повторяет он. — Пойдем домой… Что нам, дома заняться нечем?

Все так прекрасно, прекрасно. Но дальше будет все то же. Так было уже тысячу раз. И почему бы не пойти. Какая-то крошка из радости исчезла, и ах — сразу стало скучно и низачем.

— Ну ладно уж, пойдем.

Ну не гнать же его, раз квартира свободна — пошли уж ко мне. Да что там лукавить — наконец-то у меня полная парти: сначала танцы до упаду, потом секс без устали.

— Заходи! — Он входит робко.

— Садись! — Он рассаживается нагло.

Ох.

Кажется, я опять пытаюсь играть Настеньку — рассаживать, и развлекать, и подтыкать подушечки. Но он не нужный здесь, чужой. Он не доигрывает или переигрывает. Ждет момента, а до момента — застыл, как ящерица. Все не то!

Перед зеркалом. Черная рука на моем белом теле. Ах, какой был бы кадр! Но в зеркало не сфотографируешь — засвечивается.

— Хватит порхать, пора за дело!

И мы неловко, гуськом, не разлипаясь, идем в спальню, — и, как всегда, идем на рекорд, но магии в этом нет.

— Я, пожалуй, в другую комнату пойду. А ты здесь спи.

Хм, раскинулся, ишь!

Я маюсь, пью воду, меня ломает, не заснуть, а спать хочется, не напиться, и все же в бока пойдет, и послезавтра понедельник и на работу, и опять весь этот джаз… Спасите-помогите! У меня дома — лишняя громоздкая вещь! Не расслабиться, ноги не вытянуть, место занимает, свет застит.