Времена года

После этого унтер ежедневно приходил к колодцу, выбирая время, когда Вероника шла за водой. Немец ничего не говорил ей, но, прислонившись к дереву, не спускал с нее своих глаз.

Вероника никак не могла от него избавиться.

Он шел рядом с ней по улице, брал из рук тяжелые ведра с водой, хотя она не просила помогать ей. Он стал неразлучен с ней словно тень. И только молча смотрел на нее. Она поняла, что ей от него не избавиться.

На третий вечер он принес курицу, попросил ее сварить. Вероника, трясясь как в лихорадке, варила курицу, поливала ее собственными слезами. Целый вечер она не решалась поднять глаза на унтера и двигалась так неловко, что даже разбила две тарелки.

Второго декабря выпал первый снег. На другой день гитлеровцы пришли в село на постой. Унтера поместили у Вероники. Она не хотела пускать его, но ее заставили.

Он был вежливый, с большими голубыми глазами. В первый же вечер он полез к ней. Вероника отбивалась как могла, но унтер овладел ею.

Каждый вечер Ганс приносил Веронике хлеб, мясо, консервы.

Вероника в утешение себе начала думать, что Петер тоже, наверное, нашел себе какую-нибудь солдатку и носит ей хлеб и консервы.

Все это было и кончилось. Стоит ли об этом говорить? Все равно каждый день, засыпая, Вероника робко думала о Петере, думала потому, что любила его и верила, что он вернется и тогда у них обязательно будет ребенок.

И вот Петер стоит с опущенной головой, уставившись взглядом в землю. Сейчас он способен сдвинуть с места весь этот дом, способен свернуть целую гору.

— Я тебе сказал: убирайся!..

— Послушай...

— Вон отсюда!

Петер делает шаг вперед, один лишь шаг, но Вероника понимает, что сейчас он может убить ее.

Она бледнеет, хватается за край стола. Платье ее, как на грех, зацепилось за гвоздь, легкая ткань с треском рвется, тяжелые старые шлепанцы спадают с ног.

Вероника не плачет, не успевает заплакать. Угроза мужа столкнула ее с места, вселила в нее страх, и она бежит. Выскакивает на крыльцо, а оттуда — на улицу.

Долгим взглядом смотрит Петер на открытую дверь, потом закрывает ее. Окидывает взглядом комнату, рассматривает мебель и удивляется: все стало каким-то чужим, как будто он здесь впервые.

Петер падает на лавку и плачет, плачет, как обиженный ребенок. Он так и засыпает лицом вниз, продолжая всхлипывать во сне.

Просыпается от холода. Протирает кулаком глаза, с удивлением смотрит на кастрюли, на яичную скорлупу, на потухающий в печи огонь. Все становится ясно...

Петер встает с лавки, неуверенно топчется на одном месте. Идет в комнату, открывает шкаф, ищет рубашку. Вытаскивает из ящика белье, бросает его на пол. Выбирает себе полотняную рубашку.

Движения его тяжелы, медлительны, неуверенны. Петер надевает рубашку и подходит к зеркалу.

Оттуда на него смотрит усталое скуластое лицо старого худого человека, надевшего перед смертью чистую полотняную рубаху. Взгляд человека совершенно равнодушен.

Петер продолжает смотреть в зеркало. В памяти всплывают мелочи прежней, канувшей в прошлое жизни.

Когда-то давно он целовал Веронику под церковным колоколом. Когда-то встретился в лесу с человеком, который закапывал в землю ящик с барахлом, потому что скоро сюда должны были прийти русские. Когда-то был у него товарищ с кривыми ногами и черными густыми бровями. А год назад он получил повестку.

Все это было когда-то.

Когда-то давно он поцеловал Веронику в горячие мягкие губы. Когда-то они любили друг друга. Он и Вероника, но все это было очень давно.

Петер заходит в кухню, садится у стола, опускает голову на руки и долго сидит неподвижно. Кто-то стучит в кухонную дверь, но Петер не двигается.

Убить Веронику? Найти, где бы она ни была, и убить. Но где ее искать?

Утром он уйдет отсюда. Уложит свои пожитки в вещевой мешок и уйдет к отцу в Халап. Бросит здесь все и уйдет.

В дверь снова стучат, тихо и неуверенно. Петер поднимает голову, но отвечать ему не хочется. Он хрипло кашляет, словно тяжелобольной.

Снова стучат, затем кто-то тихо приоткрывает дверь.

— Можно?

Дверь открывается шире, в кухню осторожно просовывается голова с длинными усами. Под полями старой черной шляпы суровое смуглое лицо с бегающими глазами. Это маленький, быстрый человек, похожий на цыгана.

Да это же старый Шойом!

Их огороды рядом, хотя сам Шойом живет далеко отсюда. У старика четыре хольда каменистой земли и дом на самом конце села, в овраге.

— Можно зайти, Петер? — неуверенно спрашивает старик.

— Входите, если надо...

Старик медленно закрывает за собой дверь, садится на скамейку. Сняв шляпу, смущенно теребит поля.

Петер недоволен приходом соседа, но выгнать сего неудобно. Раз уж пришел, пусть сидит. В кухне места достаточно.

— Вернулся? — хрипло спрашивает старик.

— Вернулся, — отвечает Петер после долгой паузы.

Старик вытаскивает из кармана большую трубку. Не спеша продувает мундштук, набивает трубку табаком, а сам обдумывает, что сказать соседу, чтобы не обидеть его. Молча закуривает, делая частые затяжки.

— Тебя отпустили?

Петер поднимает голову, со злостью смотрит на старика.

— Что ты этим хочешь сказать?

Старик смущенно ерзает на скамейке.