Времена и люди. Разговор с другом

Я Егорыча знал очень давно. В этом полку он был выдвиженец; когда началась война, он еще носил треугольнички и был комсоргом батальона, потом долго служил в том же батальоне парторгом, три или четыре раза был ранен, последний раз так тяжело, что пришлось отправить его далеко в тыл, кажется на Урал. Полгода полк жил без Егорыча, и полгода Егорыч присылал в полк письма, обещая всенепременно вернуться. И действительно, он вернулся. Уж если он что решал, то сбить его с пути было просто невозможно.

Столовая «на три куверта» Егорычу не понравилась.

— Почему не совместно с другими офицерами? («Совместно» вообще было его любимое словцо.)

— Командир полка приказал, — весело сказал Д. и посверкал сахарными зубами. — Приказ есть приказ…

В первый и в последний раз Егорыч поел из рук Али, да и то как-то наспех. Вечером между Д. и Егорычем произошло объяснение, а когда я в мае снова приехал в полк, конфликт уже разгорелся. Для Егорыча не было и вопроса: безусловно, надо срабатываться. Он пережил четырех командиров и со всеми срабатывался. Если на войне всякое лыко да в строку ставить…

Но сахарные уста обиделись: что же, он мной брезгует, что ли? А тут еще, как нарочно, какое-то начальство приехало, и командир полка решил угостить на славу. А где замполит? С этого и пошло. Логика у Д. была удивительная: «Авторитет себе за мой счет наживаешь? Замполит, выходит, с народом, а командир полка с кем?»

Егорыч мне ничего о своих отношениях с командиром полка не рассказывал. Зато Д. жаловался откровенно и даже что-то такое намекал мне насчет долга печати в таких случаях: двум медведям в одной берлоге нельзя, чувствуете?

Чуть позднее вмешалось начальство. Егорыча знали не только в дивизии, но пожалуй, что и в армии, знали, что он человек принципиальный, образованием не блещет, но это не его вина, а его беда. Главная же беда, на мой взгляд, была в том, что Егорыч, всю жизнь стоявший за других, не умел постоять за самого себя. Он ни разу не информировал начальство о своих отношениях с командиром полка только потому, что не умел жаловаться.

Зато Д. в этой науке весьма преуспел. Его сахарной улыбке так шло ратовать за единоначалие, в его внушительной фигуре было столько искреннего возмущения мелочной опекой Егорыча, что вопрос быстро решили. Тем более что в пользу Д. нашелся важный довод: он только что пришел на должность командира полка и еще не успел себя показать, а Егорыч, по-видимому, засиделся. О столовой «на три куверта» вообще никто не вспомнил, тем более что Д. быстренько закрыл это дело, и Али теперь обслуживал только его самого.

Егорыча из полка забрали и устроили инструктором политотдела корпуса. Я как-то раз издали видел его, но он показался мне таким постаревшим и так озабоченно расписывался в получении каких-то бумаг, что я предпочел ретироваться.

После войны я встретился с Егорычем совершенно случайно. Какой-то шел фильм, на который мне хотелось попасть, но билетов уже не было, и я по длинному коридору, выкрашенному утомительной желтой краской, пошел к директору кино, заранее готовый к неприятному разговору о броне и о том, что кино не резиновое, а за приставные пожарники штрафуют.

Постучал, вошел и сразу же увидел утомленное лицо Егорыча. Он меня не узнал и устало сказал и про броню и про пожарников.

— Иван Егорович, не узнаете?

— Нет, простите, честное слово… Вот, может, в разных рядах вас устроит?

— Черт с этим кино! Иван Егорович!

Нет, все-таки он меня не узнал, я напомнил Егорычу войну, он обрадовался и так захлопотал, что мне сделалось совестно. Билетов действительно не было, а что у него нет отложенных на всякий случай, я мог поручиться. Да мне они и не нужны были теперь. Я тоже засуетился, побежал в вестибюль к жене, притащил ее к Ивану Егоровичу: помнишь, я тебе рассказывал? Жена улыбалась, но, как потом выяснилось, ничего я ей раньше об Иване Егоровиче не рассказывал. Куда больше я ей рассказывал о подполковнике Д.

На место Егорыча — это уже июнь сорок третьего — пришел совсем молодой человек, бывший ополченец, из студентов (он ушел в добровольческую дивизию с четвертого курса университета). В начале войны его не хотели брать в армию — близорук; но он как-то умудрился обмануть врачей и воевал уже третий год. Пошел он в армию рядовым необученным, воевал хорошо, был награжден, и как-то раз при составлении наградного листа бросилось в глаза «незаконченное высшее». Его вытащили из строя, присвоили политрука и определили в лекторскую группу. Тогда очень нажимали на историю, а он был историк, и ему большого труда не составляло читать о Суворове и Кутузове. В лекторской группе очки были у каждого второго, так что и этот предмет никого не беспокоил. И бывший студент, как говорится, рос на глазах.

Вдруг в нем что-то не понравилось, говорили о какой-то неправильной формулировке. Но мне кажется, самое непростительное было в том, что он оказался прав, то есть формулировка оказалась правильной, проверяли по собранию сочинений.