Временник Ивана Тимофеева

Сам оказавшись в захваченном врагами городе, Тимофеев тяжело переживает чужеземное владычество. "Если кто скажет, — говорит он, что мы оставались в это мучительное время на родной земле — ему мы ответим — “но работа (на) чужого”".[438] Русский патриот не может мириться с тем, что он находится под властью врагов и вынужден работать на них. Тимофеев считает, что приглашать иностранцев на помощь, чтобы навести в стране порядок, — безумие. "Кто бо тако безумен, якоже мы? — спрашивает Тимофеев. — От века несть слышано, — волком волков ото овец отгоняти".[439] Тот же образ хищников-волков использует Тимофеев, рассказывая о бесчинствах поляков в Москве и под Москвой и шведов в Новгороде. "Яко же волцы гладнии, агнцы зряще, алчут, сице они разорити желают в нас землю нашу и попрати истинную и непорочную веру Христову и нас пожрати".[440] Но эту "крепость" нашим врагам подала "наша разность" — немужество, разъединение и предательство богатых, поэтому, по убеждению Тимофеева, "не чуждии земли нашей разорители, но мы есмы той потребители", т. е. вся ответственность лежит на русских людях; это и заставляет Тимофеева еще и еще раз напомнить своим соотечественникам о необходимости "покаяния", т. е. осознания своих политических ошибок. К этому и ведет, по его мнению, Русскую землю "высшая божественная воля" через горнило страшных испытаний, — но не все русские люди это понимают: "Аще и словесни сущи, — пишет Тимофеев, — но безсловесных и нечувствительных зданий (созданий) хужим явихомся": скот повинуется тому, кто ведет его на заклание, металл поддается ковке, но упрямая человеческая природа не хочет понимать уроков жизни.[441] О создании народного земского ополчения, которое освободило Москву и всю Русь от врагов-интервентов, Тимофеев говорит лишь вскользь,[442] а имена народных героев Минина и Пожарского совсем отсутствуют в его сочинении.

Чем объяснить такое умолчание? Не знать этих общеизвестных тогда и потом лиц и их роли в совершившихся событиях он не мог. Тимофеев объясняет это тем, что он плохо знал события, связанные с нижегородским ополчением и освобождением Москвы. Но причина этого умолчания кроется прежде всего в том, что Тимофеев и не хотел описывать этих радостных событий. Это не входило в его задачу. Он занят другим: ему важно было нарисовать перед читателем мрачные картины "смуты", раскрыть ее причины и следствия, — он и делает это в меру своего разумения и понимания совершающихся событий, стараясь уберечь от забвения в назидание потомкам то, чему он был свидетелем.

Характеризуя "Временник" как новый тип исторического повествования, необходимо обратиться к размышлениям его автора о задачах писателя-историка, неоднократно прерывающим рассказ Тимофеева. Вряд ли, однако, следует рассматривать эти страницы "Временника" как отрывки из незаконченного Тимофеевым трактата о работе над историческим произведением, как это делает И. И. Полосин.[443]

Особый интерес Тимофеева к теоретическому осмыслению задач исторического труда и путей их осуществления выделяет его из ряда современных ему, а тем более предшествующих писателей-историков.

От писателя-историка Тимофеев требует прежде всего неподкупности и правдивости при оценке людей и событий. По его убеждению, писатель не имеет права скрывать недостатки описываемых им исторических деятелей: "необличного же умолчания ради, еже о тех нечестиях, — пишет он,— списателе, мню, с ними равне истяжутся",[444] т. е. молчанием, отказываясь от обличения, писатели сами становятся в ряд с преступниками и подлежат осуждению.

Но, говоря о недостатках, писатели не должны забывать и положительных сторон описываемых лиц: если они расскажут только злое, а о добром умолчат, и о нем расскажут другие, — обнаружится "неправдование" писателя; если же то и другое будет рассказано правдиво и без прикрас, "всяка уста заградятся".[445]

Приступая к работе над "Временником", Тимофеев сознательно обдумывает путь выполнения своего замысла. В его распоряжении были готовые формы исторического рассказа, — летописи, хронографы, с которыми наш автор был хорошо, знаком. Эти формы требовали хронологического порядка изложения событий. Но для такого изложения у Тимофеева, с его точки зрения, не было необходимых данных.

Не вполне хорошо осведомленный о том, что происходило в разных местах страны в то время, пока он был в Новгороде в плену, куда известия доходили с трудом и случайно, "яко по аеру через забрало", он не решается писать о многих событиях подробно: "не вем бывших: кое что было коего попреди, ли послежде; и поносно бо есть писателю, не ясно ведуще, сущая вещи описывать и бывшая деяньми неиспытне воображати (разрядка моя, — О. Д.), предняя последи писати, последняя же напреди, ниже подобну".