Временник Ивана Тимофеева

Каково начало, таков и конец его, потому что он был так жесток, нагл и вместе дерзок, как Иуда, который имел смелость (присутствовать) на тайной вечере.[202] Так и этот в своем злом умысле, прежде чем получил царство, дерзнул одеться в монашеское одеяние, но и этим, окаянный, не удовольствовался, а к этому прибавил еще и другое: не постыдившись, вскочил как бы в огонь — принял на себя и священнодиаконство у великого[203] и солгал по умыслу противного (дьявола); он сам знал, что, выполняя свои замыслы, он своим отречением может обесчестить священство и монашество, что вскоре и случилось, когда пришло установленное для этого богом время. Самовольно отрекшись от того и другого звания вместе, от священства, говорю, и монашества, с ними отрекся также, окаянный, и от обещаний, данных при святом крещении, что узнано было от достоверных свидетелей, а еще лучше из его дел. Явившись вполне сатаной и антихристом во плоти, он самого себя принес в жертву бесам. Еще когда был он среди латынян, — ясно, что (туда) он богом был изгнан из земли верных, — там дал обещание ради скверного брака и совокупления с его дочерью сделаться зятем одного неправославного, противящегося духу еретика,[204] который мог (помочь) ему выполнить весь его злой замысел, получить совершенное исполнение его желания: коснуться некасаемого, т. е. получения царского звания, что и случилось. Тех, которые хотели обличить его, он одних явно, других тайно убивал, а иных ссылал в изгнание, прочих же всех, которые осмеливались делать то же, устрашал, так как имел при себе много прихлебателей и угождающих ему друзей, которые друг с другом тщательно соревновались.

После смерти царя Бориса осталась супруга его,[205] как вдовствующая горлица, имеющая при себе только две отрасли: именно сына, называемого даром божиим,[206] обладающего правом (носить) скипетр управления державою и уже при крестной клятве избранного на царство и твердо принявшего в свое подданство всех людей отеческой державы; одного только тогда недоставало — он не был еще помазан, и это отложено было на малое время из-за того, что препятствовала подготовка войска к войне; и дочь, девицу, жившую в тереме,[207] вполне уже созревшую для брака, по смыслу имени ее — странницу (гостью). К ней, по воле отца, когда отец еще был жив, привезен был из другой земли жених, сын одного дружественного ему короля,[208] но брак не состоялся: бог не соблаговолил исполниться намерению людей. А в скором времени поспешил приблизиться к городу ранее упомянутый похититель царства. Он эту мать, уже вдову, родившую раньше этих обоих детей, вместе с ее сыном, ту и другого — как-то бессмысленно и насильственно решил убить и прежде своего вступления в город победителем, послав пред собою некоторых из своих приближенных в их наследственный дом, увы! предал тайно смерти. Думаю, что этот отрок, чистый телом, предстал Христу, так как греху родителя был непричастен. А бдительно охраняемую девицу, он, после своего вступления в город, как рабу, без всякого царского чина, с ласковым принуждением вывел из царского дворца и в частном доме угождавшего ему и приближенного к нему нового вельможи, без ее согласия, срезал, как недозрелый колос, — одел в монашеские одежды. И было бы удивительно, если не было ей чего-либо тайно-оскорбительного от отступника.[209]