Временник Ивана Тимофеева

Незадолго до того времени, когда началось отделение этих городов, чтобы обладать мною (Новгородом), заботиться обо мне и быть моим правителем, державшим тогда власть был послан от места своего жительства, из царского города, где находился высокий (царский) престол, — стебель царского рода — подлинный воевода князь Михаил Васильевич Шуйский, и ему богом повелено было оборонять меня от супостатов и сердечно заботиться обо всем городском устроении. А он, как верный раб, умноживший талант, повинуясь воле своего господина, утроил то, что ему было велено, — ибо он, не требуя многих приказаний от царя, был для себя сам примером в добрых делах и, имея в руках данное ему богом кормило правления, справедливо обращал его туда и сюда, куда хотел и насколько мог. Он был не как другие следующие за ним начальники, любившие мзду; если они и были членами того же синклита, то он превосходил всех попечением о тех, кто нуждался в защите и в мире, и мы все должны были, как достойные рабы, стараться ему служить за его прекрасную и храбрую оборону нас от врагов, как о подвигах его будет сказано в дальнейших словах.

А когда в Пскове и прочих (городах), которые были с ним, загорелся огонь соблазна самовластия и дошел до здешнего (места) и до слуха тех, которые (жили) в сем великом (Новгороде), — не знаю, какими обольстительными словами увлек его, как волк незлобивого агнца, и отнес на плече в лес третий из здешних с ним начальников, который следовал за ним и носил то же имя, что и он, но без княжеского звания;[257] он был весьма лукав и коварен и ранее был низкого происхождения. Однако великий подчинился совету глупого; как в древности змей Еве, он пошептал ему в уши и убедил его бежать из города. Сочувствует и способствует этому совету и некто из второго разряда, дьяк,[258]который был подобен тому коварному в злых обычаях, был ему собеседником и особенно близок был ему по лукавству. Дни его жизни у царя были тогда светлыми (он пользовался расположением царя) по причине тайной, законопреступной заслуги и из-за временного приближения (к царю) его родственников; честью он малым чем отличался от того коварного, потому что тайно наушничал царю. Когда оба они сговорились, то, подняв как на крылья на свои льстивые слова тот царский стебель, вынесли этого юношу из города. Некто премудрый где-то сказал, что "незлобивый верует всякому слову". А они оба, боясь и опасаясь за свои дела, напрасно сделали того своим соучастником и этим привлечением наложили на великого крайнее бесчестие, как бы некоторую проказу на лицо руками. Не таков стыд малым и всяким худородным за дела, каков великим и благородным за слова. Они боялись того, чтобы за их глупый совет множество людей из их народа не убило (их) или не отвело бы их связанными во Псков к объявившемуся там тогда мучителю-лжецарю;[259] не того (Скопина) честь они спасали, а себя всячески оберегали. То, что у них было тогда стремление к бегству, стало явным и известным, потому что когда, побуждаемые своей совестью, они после бегства опять возвратились в мои пределы (в Новгород), один из них как-то рассказал об их злом замысле своему другу в прикрытых как бы паутиною словах.