Временно исполняющий

— Возражать не стану, — ответил Суров, тоже поднявшись с дивана. — Твое беспокойство в общем мне понятно. Я, грешным делом, объясняю его не только беспокойством за положение дел в отряде, но отчасти и некоторой тревогой за мою судьбу. Но есть тут одна тонкость, которая меня удивляет: мои близкие и друзья — тебя я не исключаю из их числа — беспокоятся обо мне больше, чем я сам. Разве это не удивительно?

— Если они друзья — нет.

— Вот произошел в моей судьбе поворот — перевели с дальневосточной сюда. Затем новый поворот — остался за командира. На короткое время, где-то месяца на полтора. Я принимаю решения, стараюсь поступать так, как поступил бы в том или ином случае командир: стараюсь учесть все обстоятельства, прежде чем решить чью-то судьбу. Так с Мелешко, с Духаревым, с Евстигнеевым. Все, что я делаю и буду делать впредь, исходит из желания быть полезным. А быть таким — отнюдь не означает быть добрым, тем более в нашем, военном деле. Приходится подчас принимать волевые решения, быть жестким. К примеру, как ты — ко мне.

— Или ты — к Евстигнееву.

— Может быть, какую-то параллель провести можно.

Оба улыбнулись.

— Аналогия не совсем точная, — заметил Тимофеев.

— Может быть. Но позволь, однако, закончить…

В это время в кабинет вошел Евстигнеев. Нерешительно остановился у двери, неплотно прикрыв ее, словно предчувствовал, что придет некстати и уйдет ни с чем.

— Ко мне? — Тимофеев шагнул навстречу майору.

— И к вам, и к товарищу Сурову тоже. Вот у меня документ на подпись в округ…

Тимофеев с Суровым прошли к письменному столу. Тимофеев сел.

— Что за документ, Евгений Трефильевич? — спросил, придвинув к себе раскрытую кадровиком папку.

— Представление на перевод в отряд майора Мелешко. Товарищ Суров приказал обозначить и вашу подпись.

— Что еще? — Тимофеев чиркнул колесиком зажигалки и тут же задул язычок голубого пламени.

— Только представление.

— Оставьте, я посмотрю.

Отпустив кадровика, Тимофеев отодвинул папку на свободный угол стола. Закурив последнюю сигарету, сделал несколько затяжек. Распечатал новую пачку, протянул Сурову.

— Кури.

— Я не волнуюсь. — Суров потянулся через стол, взял из папки бумагу, прочитав, расписался, передал Тимофееву.

— В следующий раз, — с преувеличенным спокойствием проговорил Тимофеев, — предварительно согласуй со мной и уж потом приказывай обозначить мою подпись. — Он размашисто подписался под представлением.

На том распрощались.

26

Когда Суров подошел к троллейбусной остановке, короткий ноябрьский день угас. Дул сильный ветер. Пахло бензином и гарью. Он с трудом втиснулся в переполненный троллейбус, стал смотреть в запотевшее стекло, но не увидел ничего, кроме плывущих за окном желтых пятен уличных фонарей.

Сутолока, несмолкающий шум были непривычны ему: еще не свыкся с городской жизнью. По мере приближения к своей остановке мысли о Вере вытесняли все остальные. Он никак не мог понять, что с ней произошло.

Сошел на углу улиц Ленина и Речной. Погода портилась. С реки дул холодный ветер. Редкие прохожие шли быстро, поднимали воротники. Суров тоже заспешил — думал о Вере. Беспокоился.

Она выбежала к нему, едва он открыл дверь.

— Ты, Юра? — спросила в странном возбуждении, бросилась к нему, ткнулась лицом в нахолодавшее сукно шинели. — Извини, родной, я не должна была так себя вести. Извини! Я тебе потом все объясню. Не сердишься? Прощаешь?

Он улыбнулся и чмокнул ее наугад — в глаз. Зажег свет.

— Прощаю.

Она обняла его, потерлась головой о его плечо, как кошка, соскучившаяся по ласке.

— Ты у меня добрый… А что собираешься делать?

— Сначала поесть. А потом — что прикажешь.

— Мне надо с тобой кое-что обсудить. Но ты раздевайся, раздевайся.

Вера убежала в кухню, а Суров пошел в ванную. Когда он появился на кухне, на столе уже дымилась тарелка супа. Вера энергично резала хлеб.

— Так что ты хотела обсудить? — спросил он. — Я буду есть, а ты рассказывай.

Она хитро улыбнулась и подмигнула ему:

— Ты ешь, ешь, а то голодный будешь возражать.

— А все-таки?.. Расскажи, как поездка. Мы ведь толком не поговорили. Как там папа с Мишкой?

— Живут. — Вера присела к столу. — В согласии. Оба здоровы. Вся папина жизнь замкнулась на внуке, поэтому мы решили, что пока Миша останется у него. Им вдвоем хорошо.

Суров перестал есть. В Верином ответе ему послышались фальшивые нотки.

— Им вдвоем хорошо, — повторил он слова жены. — А кому-то вдвоем плохо. Ты это хотела сказать?

Вера посмотрела ему в глаза. Они были холодны.

— И нам хорошо вдвоем. Полное благополучие. На что мне жаловаться? Сыта, обута, одета. Своя мастерская. Добрый, преданный муж. Другим на зависть. Не скупой. — Она судорожно сглотнула слюну, словно подавила рыдание. У нее лихорадочно заблестели глаза. — К слову сказать… Мне не хватает денег, хочу еще кое-что прикупить из обстановки. Это раз. Нужно вызвать из отряда грузовую машину и двух солдат — два. Ты ешь, ешь… Не тебе же таскать кухонную утварь… — Он оторвался от супа и отрицательно замотал головой. — Понятно… Ни машины, ни солдат. Глупая, как это я сразу не догадалась?.. Мой муж святее всех святых, вместе взятых.