Временно исполняющий

Собрались в кабинете у Тимофеева. Суров рассказывал о своих впечатлениях от поездки по трем заставам. Стояла такая тишина, что временами Сурову казалось, будто он здесь один и сам с собой говорит вслух. Он называл вещи своими именами и как бы возлагал вину за вскрытые в подразделениях недочеты на сидящих здесь офицеров: того же Тимофеева, Лазарева, Кондратюка, секретаря партийной комиссии подполковника Гольманова, седого человека с усталым лицом и вздувшейся от флюса щекой. Обдумывая заключительные слова, Суров сделал паузу. Этого оказалось достаточно, чтобы Кондратюк, пробормотавший нечто вроде «ясно-понятно», попросил разрешения уйти, сославшись на необходимость отправить в подразделения срочную телеграмму. За ним, осторожно ступая, быстро направился к двери Лазарев.

Тимофеев закурил.

Гольманов потирал рукой щеку, морщась от боли, отгонял газетой табачный дым.

— Я не совсем понял, чего ты добиваешься, Юрий Васильевич? — начал Тимофеев с непривычной для него осторожностью. — Мы поняли… — он показал на Гольманова, — мы поняли самое главное: отличная оценка первой не соответствует истинному положению вещей. Это закономерно: Мелешко трудно. И я согласен: вернется из отпуска начальник отряда — примем окончательное решение. Но в остальном чего ты хочешь?

— Того же, что и все вы, — строгого воинского порядка.

— Выходит, обвиняешь всех нас?

— В какой-то мере. Желаемое еще не действительность.

— Бездоказательно и голословно. Если располагаешь вескими аргументами, выложи их перед коммунистами отряда на ближайшем партийном активе. Верно я говорю, Гольманов?

Секретарь парткомиссии кивнул, не отнимая руки от лица.

Суров не почувствовал обиды. Им владело одно желание — убедить Тимофеева в своей правоте, и он, стараясь сохранить спокойствие, стал говорить о том, что его больше всего поразило:

— На двух заставах пришлось слышать, что, дескать, если прозеваем, соседи задержат. Непростительное иждивенчество. А ведь у соседей свои заботы, к тому же у них, как известно, назревают серьезные трудности — там зашевелилось подполье.

— Что еще не нравится?

— Разное.

— Может быть, смущает присутствие Гольманова?

— Мы с ним знакомы больше десяти лет. Так ведь, Николай Сергеевич?

— Что-то около этого, — по-прежнему держась за щеку и морщась, промычал подполковник. — Болит, спасу нет. Пойду.

Он вышел осторожными шагами, словно боясь расшевелить боль.

Суров подошел к окну, открыл форточку и какое-то время следил за вертким серым поползнем, прыгающим по облетевшему клену. Медленно, подбирая слова и взвешивая каждую фразу, заговорил негромко, стоя к Тимофееву вполоборота:

— У меня остался нехороший осадок от бросающейся в глаза излишней сытости, что ли, тепличности, если можно так выразиться.

— Зачем же так? Где ты увидел «тепличность»?

— Не надо далеко ходить за примером. У того же Мелешко. И в этом повинен не он один. Не думай, что я сейчас закачу речь о мещанстве, взбунтуюсь против импортных мебельных гарнитуров в офицерских квартирах, против шкафов нечитанных книг, которые, как сказал бы Кондрат Степанович Холод, были куплены, неизвестно зачем. Да и смешно в наше время спать на полатях, щеголять в лаптях.

— Красиво говоришь, Юрий Васильевич.

— Как умею. — Суров был спокоен. Ему давно хотелось поделиться сомнениями. — Иногда мне кажется, что ты, Геннадий Михайлович, все ищешь какую-то золотую середину, двоишься. — Сурову почудилось, что после этих слов Тимофеев занервничал, нахмурился и стал барабанить пальцами по оконному стеклу. Потом вдруг рассмеялся и спросил:

— Все?

— Хотелось бы узнать, зачем в некоторых подразделениях столько личных машин? Зачем, к примеру, Пестраку собственный «Запорожец»? Ему негде на нем разъезжать. А вот к обслуживанию его он обязательно привлечет какого-нибудь шофера заставы. И вдобавок еще казенного горючего зальет. Оговорюсь: прапорщик лично мне нравится, человек дельный, честный. Но его действия вызывают соблазн. Видимо, в этом плане следует поработать, Геннадий Михайлович.

— Да, смешно спать на полатях и щеголять в лаптях, Юрий Васильевич. А что касается ремонтов и горючего, то на это, конечно, следует обратить внимание. Еще что?

— Хватит, пожалуй. Тебе явно не по нутру мои рассуждения.

— Не все. Продолжай, пожалуйста.

Порывом ветра в форточку метнуло колючую крупку. Суров отошел от окна.

— Я не уверен, что буду правильно понят. Поэтому лучше закруглюсь. Вот разве что о Мелешко. Вы с Карповым, как я понимаю, решили уволить его в запас. Это действительно необходимо?

— Да, необходимо. С заставой он не справляется. Сам в этом убедился. — Голос Тимофеева звучал твердо. — Твои чувства мне понятны. Но существует нечто более важное…

— Мелешко можно перевести в отряд. В кадрах освобождается должность. Ему подойдет. Дадим человеку квартиру, он ее заслужил.

— Где ты ее возьмешь? Догадываюсь: метишь на квартиру Евстигнеева. Я — против.

— Евстигнеев живет не на улице. Поживет еще год-другой с зятем и дочерью под одной крышей. В трех комнатах есть где разминуться.

Тимофеев пожал плечами.