Временно исполняющий

— Постараюсь. — Суров подумал: чутье не подвело. — Хотя, честно говоря, было бы лучше отложить разговор до моего возвращения.

Тимофеев скупо улыбнулся.

— Лучше сейчас, пока есть возможность согласовать точки зрения. Но раз торопишься, задерживать не буду — комкать разговор нежелательно. Одно скажу: не создавай себе лишних проблем. И нам с командиром — тоже. В конечном счете последнее слово за Павлом Андреевичем — как он решит, так и будет. К слову сказать, относительно Мелешко мы с ним во мнениях не расходимся. — Он скользнул по Сурову взглядом и, быстро отведя его, будто невзначай бросил: — Незачем выдумывать лишние проблемы. Дай бог тебе со своими разобраться.

Это «нам с командиром» задело Сурова за живое: получалось, что Тимофеев провел разграничительную линию между ним и ими двумя, хотя до сегодняшнего дня, до этой минуты отдавал предпочтение объединяющему всех слову «мы».

— А еще в чем не расходитесь?

— Кое в чем. — Тимофеев посмотрел Сурову в лицо, ища признаки недовольства или обиды. Но, ничего такого не обнаружив, поднялся: — Тебя подвезти домой?

Понимая, что горячиться не следует, Суров решил спокойно уточнить:

— Ты умышленно ушел от вопроса?

— Насчет расхождений?

— Да.

— Вернешься от Мелешко, потолкуем. Не люблю делать дела наспех.

— И все же? — Суров стоял на своем.

— Ну и настырный же ты! Ему вынь да положь. Если торопишься узнать, скажу: не одобряю, к примеру, твою инициативу относительно квартиры Евстигнеева. Буду категорически возражать. На этом, Юрий Васильевич, давай кончим. Вернешься — возобновим малоприятный обмен мнениями.

— Пусть будет по-твоему. Что мне еще остается, если начальник политотдела настаивает?

Тимофеев в ответ лишь усмехнулся.

Упреков в свой адрес Суров не ждал — не видел для этого причин. До сих пор ему и мысли не приходило, что принятые им решения идут вразрез с общей линией командования отряда. «Нам с командиром». Это у Тимофеева что-то новое!

Суров чувствовал себя настолько уязвленным, что оставил без внимания реплику о «собственных» проблемах, как бы мимоходом оброненную Тимофеевым. Совсем забыл о ней, когда ехал в машине домой. Поднявшись в опустевшую без Веры квартиру, на скорую руку перекусил. И только улегшись на диван и подложив под голову подушечку, слабо пахнущую Вериными духами, почему-то возвратился мыслями к фразе Тимофеева, имевшей, как он лишь сейчас понял, прямое отношение к его, Сурова, личной жизни. Впрочем, тут же подумал, что ничего нового от Тимофеева не услышал — ведь у каждого человека неизбежно возникают проблемы личного плана.

В комнате стояла парная духота. С веранды — Вериной мастерской — сочился запах масляной краски. Суров свыкся с ним, и он ему не претил. Вера много писала. Лучшие, по ее мнению, этюды она развешивала на стенах. Напротив дивана висел один из ее давних дальневосточных пейзажей — заброшенная охотничья изба в тайге у небольшого озерка, уже схваченного морозом, усеянная палым листом земля с черным кострищем на переднем плане, от него, казалось, еще исходил запах дыма.

Усталость давала о себе знать. Сквозь обволакивавшую пелену дремы слабо пробилось: «Любопытно, на что намекал Тимофеев? Он ведь не из тех, кто слова бросает на ветер… Неужели он имел в виду наши с Верой отношения?.. Так ему ведь неоткуда знать. Мы сами стараемся не касаться наших семейных дел, хотя, правда, Вера нет-нет да и сорвется — и за свое обычное: «Увольняйся, я по горло сыта твоей границей!» И это в ней не угасало. Похоже, Вера от своего не отступится».

Сейчас он затруднялся сказать, когда именно пришел к этой мысли. Да и вряд ли имело существенное значение — когда? Однако от этой проблемы действительно не уйти.

Сна как не бывало.

24

Итог оказался неутешительным. Перечисляя выявленные в ходе проверки недочеты, Суров старался говорить кратко и твердо:

— Перестрелка ничего не дала: та же самая четверка. Служба тоже не блещет: тревожная группа собиралась на две минуты дольше положенного. Мало скрытности, шума — много. Явно избыточно, безо всякой нужды пользовались следовыми фонарями. Слабо отработана взаимодействие между поисковыми группами и нарядами.

Мелешко сидел усталый, как-то сразу постаревший. На него жалко было смотреть.

— У кого нет недостатков, — вставил он, дождавшись паузы. — Люди старались, товарищ подполковник.

— Что толку?

Ястребень сидел несколько поодаль на невесть откуда взявшемся белом табурете, сидел, заложив нога за ногу, держа на колене раскрытый блокнот с записями.

— Выходит, трудолюбия мало, — вдруг сказал он, ни на кого не взглянув. — Нет методичной учебы. Потому и показатели такие, что впору плакать. Перестраиваться надо. А здесь все идет по старинке…

— Поздно мне переучиваться, — усталым голосом прервал его майор и поставил обе ноги на пол рядом, будто собирался встать.

Жестом Суров остановил ненужное препирательство. Конечно же, коснись такое другого, он в ответ на эту реплику Мелешко сказал бы коротко: коли так, уходи и не путайся под ногами. Любому в глаза сказал бы.

Но разве мог он сказать это своему учителю?