Временно исполняющий

— Незачем препираться, — ответил Суров хмурому капитану. — Мы не проверяли, мы просто знакомились с положением дел. Иван Васильевич учтет замечания в дальнейшей работе. — Он сделал паузу. — Ну все, будем закругляться.

Ястребень вышел первым.

Суров принялся записывать указания, и, как ни велики были его уважение и чувство благодарности к майору Мелешко, он сознавал всю правоту Карпова — начальник первой действительно не справляется. Даже при всем том, что майора и его людей отрывали на строительство профилактория, главным всегда должна оставаться боеготовность подразделения. Должна. А на деле получалось не так. Сознание очевидности этого факта угнетало, превалируя над всеми другими соображениями. Прервав запись, Суров долго обдумывал формулировку, внутренне борясь с желанием записать так, как следует. По всей строгости. Но тогда Карпов получит главный козырь против Мелешко.

— Чего маешься, Юрий Васильевич? — подал вдруг голос Мелешко, делавший пометки в суточном плане. — Выкладывай все начистоту. Чего уж тут изобретать. Надо уходить — так и скажи. В глаза. Не надо — тоже скажи. Только ясно, определенно.

Застигнутый врасплох, будто уличенный в нехорошем поступке, Суров остановил напряженный взгляд на неузнаваемо спокойном лице Ивана Васильевича.

— Сам-то как думаешь?

— До сих пор считал, что оправляюсь. На поверку выходит — нет. Видишь, капитан переучиваться советует. Перестраиваться.

— Он прав, вы напрасно обижаетесь. — По старой памяти — на «вы» — было значительно легче. — Мне трудно вам об этом говорить. Но если начистоту… Я бы, например, ушел — и конец. Обстановка, Иван Васильевич, как никогда требует полной отдачи. А вам уже ноша не по годам. И с каждым годом вес ее увеличивается. Разве не так?

В этот поздний час в канцелярии было тихо. И лишь за окном заунывно гудели провода. Правда, двойная дверь с тамбуром не совсем спасала от гула люминесцентной лампы в дежурной комнате. Слышались и частые звонки, и треск аппаратуры — напряженная жизнь границы не смолкала. Однако шумы эти лились как бы поверх тишины, не касаясь ее и подчеркивая своеобразную атмосферу последних метров советской земли.

— Что же вы молчите?

— Стало быть, отрезанный ломоть, — отрешенно произнес майор, словно прощаясь со всем тем, чему отдал половину своей жизни. Лицо его оставалось по-прежнему спокойным, но голос дрожал. — Я ведь понятливый. — Мелешко нервно вскинул голову, — Тебе служить, Юрий Васильевич, мне — уходить на покой. И ты мне не доказывай обратное, валерьянки на душу не капай. — Иван Васильевич устало поднялся со стула, сделал по ковровой дорожке несколько шагов, огляделся по сторонам, будто и в самом деле решил уйти сейчас из канцелярии навсегда.

Суров слишком хорошо знал Мелешко, чтобы поверить ему. Больше того, был убежден: Иван Васильевич ждет успокоительных слов, обнадеживающих обещаний, которых он вправе ждать от своего бывшего заместителя — на добро ведь добром отвечают. Так издавна повелось.

Понимать-то понимал, а слова просились совсем другие. Неблагодарные слова сами сложились в короткую фразу:

— Уходите. Это я как бы совет даю.

— И это все? Весь совет?

— У Евстигнеева помощник переводится в другую часть. В зарплате незначительно потеряете, зато в областном центре. Рядом сыновья, внуки. Квартиру дадим.

— В писаря? На старости лет? Нечего сказать, хорошенькую работу предложил ты мне, Юрий Васильевич. По знакомству, что ли?

— Ну зачем так? Это тоже работа, в которой ваш опыт вам очень пригодится. Настоящий кадровик влияет на все отрасли жизни подразделения. Вы же здесь всех знаете, вам и карты в руки.

— «Карты»! — повторил Мелешко с сарказмом. — Пускай этим Евстигнеев тешится. В начале осени на грибы прикатит да по ранней весне за березовичком. Вот и все «карты», Не для меня, Юрий Васильевич, это не для меня.

Суров понял, что продолжать этот разговор бессмысленно. Пришлось объяснить, что совет — всего лишь совет, не больше, ответственность за состояние дел на заставе с Мелешко не снята, ни завтра, ни послезавтра нового начальника сюда не пришлют, и вообще, если Иван Васильевич все же захочет остаться на своем месте, он, Суров, возражать не будет. Но и поддерживать не будет, если активно начнут возражать другие. Мелешко кивнул и быстро вышел.

Суров продолжил свои записи. Он писал и невольно вспомнил бывшего начальника отряда Голова. Интересно, как бы поступил в подобной ситуации сверх меры строгий, но в целом справедливый Алексей Михайлович?

Суров прикрыл рукой глаза от света настольной лампы.