Времетрясение. Фокус-покус

«Братец, ты же у нас уважаемый экспериментатор. Если тебе действительно интересно, что собой представляют твои картины – «искусство это или нет», как ты ставишь вопрос, – выстави их на всеобщее обозрение и посмотри, как их воспримут совсем незнакомые люди. Таковы правила игры. Потом обязательно сообщи мне, как все прошло».

Я продолжал: «Люди, способные получать удовольствие от картин, гравюр и т. д., хотят знать хоть что-то об авторе этих работ. Иначе удовольствие будет уже не то. В данном случае речь идет не о науке, речь идет об общении. Любое произведение искусства – это наполовину взаимодействие между двумя человеческими существами, разговор зрителя и художника. А чтобы разговор состоялся, желательно знать, с кем беседуешь. Пусть даже в общих чертах. Кто он, твой собеседник: страдалец, распутник, бунтарь, острослов, верующий, атеист? Серьезный он человек или, наоборот, весельчак? Искренний или не очень?»

«Среди более или менее известных произведений искусства нет практически ни одного, о создателе которого мы вообще ничего не знаем. У нас есть какие-то сведения даже о первобытных художниках, разрисовавших пещеры Ласко во Франции».

«Рискну предположить, что если картина не связана в сознании зрителя с образом ее автора, вряд ли она удостоится серьезного зрительского внимания. Если ты не желаешь раскрывать свое авторство и объяснять, почему ты считаешь, что твои произведения могут быть интересны кому-то еще, они вряд ли кого-то заинтересуют».

«Картины ценятся за их человечность, а не за картинность».

Я продолжал: «Есть еще вопрос техники. Настоящим любителям живописи нравится разгадывать живописные приемы. Они всегда очень пристально рассматривают картину, пытаясь понять, как была создана иллюзия. И опять же, если ты не желаешь рассказывать, как именно сделаны твои работы, они вряд ли кого-то заинтересуют».

«Желаю удачи. Как всегда, с братской любовью», – написал я в конце и поставил подпись.

44

Я сам рисую черной китайской тушью на лоскутах ацетатного шелка. Художник Джо Петро Третий, который в два раза младше меня – он живет и работает в Лексингтоне, штат Кентукки, – печатает мои рисунки на шелкографическом станке. Для каждого цвета я делаю отдельный лоскут с нужными деталями, причем тушь идет только черная. Я не знаю, как выглядят мои рисунки в цвете, пока Джо не напечатает их – по одному цвету за раз.

Я делаю негативы для его позитивов.

Разумеется, есть и другие способы делать картины – проще, быстрее, дешевле. Они экономят нам время, которое можно употребить на что-нибудь интересное: сыграть партию в гольф, склеить модель самолета или обстоятельно подрочить. Надо будет как следует изучить данный вопрос. Студия Джо больше всего напоминает кабинет средневекового алхимика.

Я безмерно благодарен Джо, что он уговорил меня делать эти негативы для его позитивов как раз тогда, когда крошечный радиоприемник у меня в голове перестал принимать сигналы оттуда, откуда нам передаются блестящие идеи. Искусство засасывает.

Это такая трясина…

* * *

Собственно, что я хотел рассказать: три недели назад, если считать от сегодняшнего числа, когда я пишу эти строки, 6 сентября 1996 года, в галерее «1/1» в Денвере, штат Колорадо, было открытие выставки наших с Джо произведений. Специально по этому случаю местная пивоварня «Wуnкоор» выпустила именное пиво. На этикетке они напечатали один из моих автопортретов. Пиво называлось «Забористый хмель дядюшки Курта».

Вы скажете: «Ну и что в этом такого?» Но вы слушайте дальше: в это пиво, по моей подсказке, добавили кофе. И опять же, что в этом такого? Ну, во-первых, пиво получилось действительно вкусным, а во-вторых, это дань уважения моему деду по матери, Альберту Либеру, который был пивоваром, пока ему все не испортил сухой закон, принятый в 1920 году. Помните, я говорил, что мой прадед придумал секретную добавку в пиво, и оно получило золотую медаль на парижской Всемирной выставке в 1889 году? Этой добавкой был кофе!

Дзинь-дзинь!

Вы по-прежнему не понимаете, что здесь такого? Вернее, не здесь, а там – в Денвере. Хорошо, идем дальше. Владельца пивоваренной компании «Wупкоор», ровесника Джо, звали Джон Хикенлупер. «Ну и что?» – опять спросите вы. А то, что пятьдесят шесть лет назад, когда я учился на химика в Корнеллском университете, у меня был приятель, с которым мы вместе вступили в студенческое братство «Дельта-Ипсилон». Этого друга звали Джон Хикенлупер.

Дзинь-дзинь?

Так вот, пивовар был его сыном! Мой студенческий друг умер, когда его сыну было всего лишь семь лет. Я знал о нем больше, чем его родной сын! Я мог рассказать этому молодому денверскому пивовару много забавных историй, связанных с его отцом. Например, как его папа на пару с еще одним членом нашего братства, Джоном Локом, продавал страждущим леденцы, сигареты и безалкогольные напитки, сидя в просторном встроенном шкафу, располагавшемся на втором этаже рядом с лестницей в здании, где была штаб-квартира братства.