Времетрясение. Фокус-покус

Хотите верьте, хотите нет, но Килгор Траут, который, пока не попал в «Занаду», вообще никогда не был в театре и не видел ни одного спектакля, не только сочинил пьесу, когда вернулся со Второй мировой войны, но еще и оформил авторские права! Я только что получил ее в электронном виде из фондов Библиотеки Конгресса. Пьеса называется «Старый сморчок, верный домашний слуга».

Это как будто подарок мне на день рождения от моего компьютера, который стоит у меня в «Занаду» в номере имени Синклера Льюиса. Ура, ура! Вчера было 11 ноября 2010 года. Мне исполнилось восемьдесят восемь, или девяносто восемь, если считать добавочное десятилетие. Моя жена, Моника Пеппер Воннегут, говорит, что восемьдесят восемь – это очень счастливое число, и девяносто восемь – тоже. Она просто повернута на нумерологии.

15 декабря моей милой дочери Лили исполнится двадцать восемь! Кто бы мог подумать, что я до этого доживу?!

«Старый сморчок, верный домашний слуга» – это пьеса о свадьбе. Невеста, Мирабиле Дикту[14] – наивная девственница. Жених, Флагранте Деликто[15] – бездушный бабник.

Сотто Воче[16], гость на свадьбе, стоящий с краю, шепчет на ухо своему соседу: «Лично я предпочитаю не суетиться со всеми этими церемониями. Я просто нахожу женщину, которая меня ненавидит, и дарю ей дом».

Его собеседник отвечает, глядя на жениха, который целует невесту: «Все женщины – психопатки. Все мужчины – придурки».

Верный домашний слуга, тот самый старый сморчок, давший название пьесе, тихо плачет, стоя за кадкой с фикусом. Его зовут Скротум[17].

* * *

Монику до сих пор мучает вопрос, кто оставил дымящуюся сигару прямо под датчиком пожарной сигнализации в картинной галерее академии буквально за пару минут до того, как нас всех снова накрыло свободой воли. Прошло почти десять лет! Какая разница, кто это был? Что изменится, если мы это узнаем? И зачем нам вообще это знать? Зачем нам знать, что это за белая штука в птичьих какашках?

Килгор Траут затушил сигару о блюдце. Он давил, и давил, и давил, как он позже признался нам с Моникой, словно эта несчастная сигара была виновата не только в том, что включилась пожарная сигнализация, но и во всем тарараме, творившемся снаружи.

«Худое колесо скрипит громче всех», – сказал он.

Траут сказал, что осознал всю абсурдность собственных действий только тогда, когда снял со стены картину, чтобы долбануть углом рамы по вопящему датчику, и тут сирена заткнулась сама собой.

Он повесил картину на место и даже поправил ее, чтобы она висела ровно. «Мне почему-то казалось, что это важно, чтобы картина висела ровно, – сказал он. – Мне было приятно, что у меня есть возможность навести хоть какой-то порядок в хаотичной Вселенной».

Траут вернулся в фойе, надеясь, что оцепеневший охранник уже вышел из ступора. Но Дадли Принс по-прежнему стоял столбом, уверенный, что если он пошевелится, то снова окажется в тюрьме.

Траут вновь заорал ему прямо в ухо: «Хватит спать! Просыпайся! Тебе снова дали свободу воли, и еще столько всего надо сделать!» И все в таком духе.

А в ответ – тишина.

И тут Траута осенило! Вместо того чтобы упирать на свободу воли, в которую он сам не верил, он сказал вот что: «Ты был болен. Ты сильно болел. Но теперь ты здоров. Ты сильно болел. Но теперь ты здоров!»

И эта мантра сработала!

Траут мог бы стать великим рекламщиком. То же самое говорили и об Иисусе Христе. Основа всякой успешной рекламы – обещание, в которое хочется верить. Иисус обещал лучшую жизнь после смерти. Траут обещал то же самое, но здесь и сейчас.

Ментальное трупное окоченение Дадли Принса начало потихоньку оттаивать! Траут ускорил процесс оживания, велев Дадли Принсу щелкать пальцами, топать ногами, высовывать язык, двигать задницей и все в таком духе.

Траут, у которого даже не было аттестата о полном среднем образовании, стал реальным доктором Франкенштейном!

47

Тетя Рей, жена дяди Алекса Воннегута – того самого, который учил меня, что в моменты, когда с нами случается что-то хорошее, обязательно надо сказать вслух и с чувством: «Как же здорово, правда?», – считала мужа придурком. Я так думаю, в Гарвардском универе его тоже считали придурком. Когда он только-только туда поступил, его спросили, почему он приехал учиться в Гарвард аж из самого Индианаполиса. Потом дядя радостно всем рассказывал, что он ответил: «Потому что мой старший брат учится в Массачусетском технологическом институте».

У дяди Алекса не было детей. Он не держал дома оружие. Но зато у него была огромная библиотека, и он постоянно ее пополнял, покупал новые книги и давал мне почитать – но, конечно, не все подряд, а только самое лучшее. Он частенько зачитывал мне вслух наиболее интересные отрывки, и каждый раз ему приходилось долго искать нужную книгу. И вот почему: его жена, тетя Рей, про которую говорили, что у нее легкая форма аутизма, постоянно переставляла книги на полках – аккуратными «лесенками» по размеру и цвету томов.