Время алых снегов

Но недавно на артиллерийском полигоне ему вдруг почудилось, будто у ближнего орудия работают Стешенко, Ташматов, Балоян, хотя перед ним были люди с другими именами, другими лицами. Вверенная ему батарея, еще четыре месяца назад худшая батарея в полку, на глазах обретала железный характер его первого взвода.

Все всколыхнулось, словно ветер прошел над устоявшимся озером, поднял на поверхность тяжелую жгучую воду глубин, и рябит широкое зеркало от расходившихся течений. Вот отчего не спится...

Светлеет в комнате, уже отчетливо видны автографы на книжной странице. Опять далеко-далеко кричат казарки, и голоса их звучат отчетливее; быть может, они поднялись в небо, пробуя крылья и высматривая дорогу в тот край, где научились летать?

...Письма похожи на птиц и не боятся зимы. Но разве душу пошлешь по почте? Ты прав, Ташматов, душу носят с собой.

За окном медленно розовеют цветы, усыпавшие голые коричневые сучья. Вот так на закате розовеют снега в степи после мартовской метели. В такую пору северный поселок уютен и тих. Знакомо проскрипит дверь проходной военного городка, и дневальный встретит незнакомого офицера стандартным вопросом: -

— Товарищ старший лейтенант, разрешите узнать цель вашего прибытия? .

— Простая цель у меня, браток, полюбоваться снегами.

Солдат хмурит брови, но документы в порядке, и он понимающе улыбается: знаем мы эти снега. «Улыбайся, парень, улыбайся. Ты еще о снегах затоскуешь...»

По-весеннему хрустит ледок на расчищенной дорожке, оттаявшие окна домов и казарм наполняются теплым светом. Вон то большое окно затеняют книжные полки, и в нем — полузабытый силуэт лица, знакомая челочка... «Не дури, Головин, не дури. Пусть даже это она — все равно поздно: такие девочки с челочками недолго ходят невестами в дальних гарнизонах... Шагай прямо, Головин, шагай к старому своему гнезду, — видишь, казарма распахнула двери навстречу». На крыльцо высыпают артиллеристы, но редко мелькнет знакомое лицо, хотя не прошло и полгода... Глухо стучат сапоги по стертым ступеням лестницы, по деревянному полу широкого коридора... Странно, до чего тесным кажется взводный кубрик комбату Головину. Склоненный над книгой солдат у окна нехотя поднимает стриженую голову, темные восточные глаза смотрят без удивления, словно видят того, кого ожидали увидеть. И с грохотом отлетела табуретка, стукнули каблуки, руки легли по швам.

— Товарищ старший лейтенант!..

«Что же ты замолк, Ташматов? Какие вести приготовил для бывшего командира?.. Говори, я услышу, как бы ни был далек, белая метель поможет услышать...

Или нет у тебя таких вестей, чтобы слать их за тысячи верст? И не ты звал меня нынче ночью — звала только моя собственная память — мой первый и лучший на земле гарнизон?..»

1972 г.

Запасной водитель

Его прислали в распоряжение старшего лейтенанта Громова после выхода в район сосредоточения. Он разыскал командира у костра среди отдыхающих солдат, подошел, стараясь печатать шаг:

— Прибыл, товарищ старший лейтенант.

— Кто прибыл? Зачем прибыл?

— Я... прибыл... То есть рядовой Воробьев прибыл... В ваше распоряжение. — Солдат виновато переступил с ноги на ногу.

Алексей Громов с неудовольствием осмотрел его длинную, плохо пригнанную шинель, оттопыренные погоны и завернувшийся воротник. В широкой и длинной не по росту одежде солдат выглядел щуплым и сутуловатым. Глаза его, неожиданно темные среди белесых ресниц, выжидательно смотрели на офицера.

— Вы что, вот так воевать собрались? — спросил старший лейтенант, указывая глазами на неподогнанную шинель.

Солдат как-то неловко задвигал плечом.

— Не, у меня еще полушубок есть. Только я его там забыл, — по-прежнему держа правую руку около шапки, он оттопырил большой палец и ткнул им куда-то за спину. — А шинель эта ничего, теплая. Только не моя... По тревоге спутал.

Ракетчики из расчета расхохотались. Громов метнул в их сторону такой взгляд, что они мигом притихли.

— Опустите руку, — сказал он и, подозвав сержанта, распорядился выдать Воробьеву запасной комплект теплой одежды...

Потом, на марше, старший лейтенант на какой-то час забыл, что за рычагами сидит не его любимец сержант Голубев, которому комбат дал специальное задание. Машина шла ровно и сильно, точно выдерживая скорость в колонне, двигатель пел чисто, в его сдержанном биении чувствовался запас силы, готовой вступить в действие но первому желанию человека. Верный признак того, что за рычагами знающий водитель.

В меховой куртке и брюках, в черных перчатках, присланный из ремонтников Воробьев уже не казался щуплым. Он словно сам не знал, хорошо ли ведет машину, и все время порывался спросить, косил глаза на командира. Это почему-то раздражало Громова, и он стал пристально глядеть в перископ, постепенно увлекаясь бегущим рисунком дороги, отраженной в зеркальном стекле прибора. Дорога шла заснеженным лесом. Ранняя зима оказалась щедрой. Низины уже почти сравнялись с буграми, широкие ветви сосен гнутся от снега. Пройди сейчас лесом — и услышишь треск ломающихся сучьев.