Время алых снегов

— Товарищ лейтенант, знаете в чем беда нынешних неудачников? В слепоте. Кроме мишеней, ничего видеть не хотели. Гляньте-ка: здесь у нас затишье, а там, куда стрелять будем?.. Низина, да еще рощи по бокам. Аэродинамическая труба! Там ветер втрое сильнее. Так какая поправка нужна? Ставьте мой расчет первым!..

Поставили. И от первого снаряда мишень — в щепки.

Вот он какой, Стешенко.

Неужели целых два года рядом с такими людьми ждал он какой-то другой «настоящей» жизни?..

Александр не любил думать о прошлом, но все же бывали минуты, когда хотелось вернуться в далекий зимний вечер, полный серого сумрака и серого снега. Он даже готов был заплатить радостями первых успехов за одну- единственную возможность: остановиться на той серой дороге, повернуть назад, войти в тихий зал гарнизонной библиотеки и задать вопрос:

— А все-таки, Валентина Борисовна, принимаете ли вы приглашение скучного человека Александра Головина? Быть может, рискнете?..

Если бы он знал тогда, что она рискнет!..

Внезапно нагрянула весна, отбушевала пенными ручьями, отгомонила птичьим криком, отполыхала жарками в степных логах. Короткое мокрое лето отгрохотало артиллерийскими грозами на истоптанных гусеницами полигонах. Оно осталось в памяти длинной тяжелой дорогой, по которой он идет со своими артиллеристами, заляпанными грязью, злыми, пьяными от ветра и усталости и все-таки налитыми такой силой, которую не подточат ни бессонницы, ни самая тяжелая работа. Он почти физически ощущал в себе всю эту многорукую силу, казалось, взвод — это он сам, его существование отдельно от взвода становилось немыслимым. В те дни он, наверное, не сумел бы и часа найти для грусти и скуки, потому что все свое время отдавал солдатам.

Они отплатили позже, осенью, когда торопливо прокатился на юг озабоченный гогот гусей и где-то далеко, в поределой синеве неба, словно задели слабеющую струну солнечного луча. Ему было не до перелетных птиц — в тот вечер батарея выехала в поле, а ночью навалилась слепая пурга. Деревянные домики учебного центра шатались посреди ревущей тьмы и снега, их опутали стальными тросами и прицепили к гусеничным тягачам. К утру низины сравняло с буграми, березы, еще не потерявшие всей листвы, скрючило в кольца от налипшего снега. Водянистый, покрывший море грязи, он остановил тягачи. Артиллеристы, почти не спавшие ночь, на руках тащили орудия на позиции. Огневые посредники не делали скидок на капризы стихии, и все же взвод успел...

Головин стоял по пояс в снегу, обшаривая биноклем горизонт. Он не смотрел на свои расчеты, и без того зная по голосам сержантов, лязгу затворов, стуку крышек зарядных ящиков, какую работу делают номера. Полгода он добивался, чтобы артиллеристам на подготовку выстрела хватало столько времени, сколько занимает команда офицера. И вот теперь, едва у дальних берез выросли из снега белые тени танков и губы лейтенанта разомкнулись для команды, пушечные стволы должны были смотреть туда, куда нацелен его бинокль. Три слова, повторенных сержантами, — и уже запечатаны в казенниках бронебойные молнии, сдвинулись шкалы и черные паучки прицельных марок намертво вцепились в маневрирующие цели...

Все так у Ташматова, но так ли у Балояна, который впервые работает на стрельбе штатным наводчиком?.. Да, была в Головине тревога, была, несмотря на всю уверенность, и, однако, он не дал артиллеристам лишнего мгновения на самопроверку. Команда — и блескучие клинки трасс протыкают мишени; выстрелы он слышит потом, когда рука его уже снова вскинута, а с губ слетело первое слово новой команды, потому что новые белые тени скользят в белесой испарине снегов — с фланга батарее грозит удар.

Теперь, когда взвод обнаружил себя огнем, солдаты должны чувствовать, как их, неподвижных, в открытом поле, нащупывают черные зрачки автоматических пушек и крупнокалиберных пулеметов с бортов чужих бронемашин. Полгода учил он артиллеристов видеть за мишенью врага, а потому и теперь не дал им лишней секунды, хотя перенос огня неизбежно усложняет стрельбу.

Только бы не просчитались — на повторный выстрел в таком бою рассчитывать нечего. Только бы не просчитались!..

Воздух кажется вязким, когда он рубит его ладонью... Пространство сжалось, лопнуло с оглушительным треском, рыжие мячи взорвались в контурах целей, и те окутались черной пеной; брызнуло жесткими струями красного огня, желтой грязи и серого снега. «Так, Балоян, так их!..»

— Смена позиции!..

Когда время измеряют секундами, а колеса орудий по ступицу вязнут в снегу и грязи — ватники трещат на чугунных от натуги спинах людей. Головин вместе с солдатами ближнего расчета налег на станину орудия, упираясь в снег ступнями и коленями. «Успеть! Надо успеть!..»

Железные голоса тягачей кинулись навстречу. Машины шли прорубленным в снегу коридором на выручку людям, и за потными стеклами кабин краснели распаренные лица водителей. Они не сидели без дела, работали лопатами, пробивая дорогу через низину, и пробили...