Шесть сотен персон, в том числе множество детей, женщин и зевак, откликнулись на это безумное приглашение радикалов. Клермон и Рьом прислали мало участников. Большее рвение выказали жители деревень Обьер, Романья, Бомон и Сера. Несколько речей о союзе народов против угнетателей, крики «Да здравствует реформа!», тосты за Трелá, Беранже и народ, представленный в этом достойном собрании сотней тупых или ленивых крестьян, а также вино и еда — такова была моральная и материальная пища, распределенная между членами этого диковинного собрания. Реформисты принесли три трехцветных знамени. Взобравшись на пик Монтоду, они избрали председателем Кутона, сына члена Конвента. Имя это весьма красноречиво. Перед тем как принять новое звание, избранник счел необходимым обелить память своего отца, а затем произнес речь о необходимости союза народов для борьбы против тирании. Некто Вималь Лажарриж, адвокат без дела и без таланта, распинался на ту же тему. [Полтора десятка ораторов, имена которых перечислены] повторяли те же общие места насчет свободы и избирательной реформы; два офицера, польский и итальянский, призывали Францию защитить Италию и Польшу и способствовать их возрождению. Некто Монтелле из Обьера в речи своей обрушился на правительство, но был прерван председателем. Это обстоятельство важное, оно доказывает, что король и правительство не подверглись оскорблениям и что присутствующие в большинстве своем таких оскорблений бы не снесли. После этих бесконечных речей собрание назначило своих делегатов-реформистов. [Следуют имена двадцати шести человек из Клермона, Рьома и шести деревень.] Все эти безвестные имена принадлежат ремесленникам и земледельцам. В шесть вечера сотрапезники разошлись под пение «Марсельезы», и крестьяне окрестных коммун вернулись в свои дома, минуя Клермон.
Политический итог:
До сего дня довольно было насмешек, чтобы обезвредить эти банкеты, но если продолжать смотреть на них с прежней терпимостью, это приведет к пагубным результатам. Основная их опасность заключается в том, что они постоянно отдают людей невежественных и доверчивых во власть дурных страстей и ослабляют в них чувство долга и уважение к законам. Если от этого вредного влияния не всегда могут уберечься парижане, можно ли надеяться, что под него не подпадут бедные крестьяне, которым избирательную реформу расписали как новую эру, которая сделает их счастливыми и богатыми? Кроме того, в этих сборищах, нынче мало кого тревожащих, скрыты мысль и принцип организации, гибельной для наших установлений. Посему я полагаю, господин министр юстиции, что следовало бы в дальнейшем запретить устройство этих клубов под открытым небом, именуемых нынче реформистскими банкетами, тогда как уместнее было бы их назвать банкетами революционными.
Мы не в первый раз приводим реакции местных администраторов на банкет. Теперь, когда мы уже знакомы с общими местами таких отчетов, мы понимаем, что читать нужно между строк; администратор прежде всего старается угадать, чего ждет от него министерство, и излагает события именно в этом ключе. С другой стороны, он знает, что правительство вполне способно проверить приводимые им сведения: местной реформистской газеты в Клермоне, как мы уже упоминали, нет, но зато есть «Друг Хартии», издание из тех, какие в ту пору называли листками префектуры, весьма зависимое от властей. Поэтому ставить под сомнение официальную оценку численности собравшихся нет никаких оснований; префект тоже говорил о пяти-шести сотнях участников, военные власти называли цифру чуть большую. Добавим, что чиновникам не составляло никакого труда назвать минимальную цифру: достаточно было не считать женщин и детей, а также простых зрителей (чье присутствие генеральный прокурор отрицает с большим жаром, утверждая, что добрые клермонцы в то воскресенье предпочли — а как же иначе? — радости семейственные!). Вдобавок поскольку это собрание приняло форму скорее пикника, чем настоящего банкета, невозможно следовать привычной и удобной методе и сосчитать количество столов. Поэтому нет ничего удивительного в том, что республиканцы сообщали о трех тысячах человек506
.