Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Именно в Лионе, городе, который в первые годы Июльской монархии стал поистине беспримерной политической лабораторий, состоялся через несколько недель после приезда Барро банкет, оказавший огромное влияние на эволюцию этой политической формы. Он был устроен в честь Гарнье-Пажеса, республиканского депутата от департамента Изер, 30 сентября 1832 года и сделался широко известен; достаточно сказать, что это первый послереволюционный банкет, который упомянут в «Политическом словаре» Паньера и Дюклера; с тех пор его не раз упоминали местные историки и англосаксонские исследователи, однако мне кажется, что значение его до сих пор не оценено в достаточной мере; его изображают просто как свидетельство влияния, которое приобрела в Лионе республиканская партия, или как доказательство мощи радикальной лионской прессы, а не как рождение чего-то, чего вовсе не предвидели правители Лиона и что впервые столкнуло их с теми противоречиями, какие в конце концов и погубили конституционную монархию[418]. На первый взгляд, речь идет просто-напросто о банкете, который лионские республиканцы устроили в честь выдающегося политического деятеля, основного выразителя интересов их партии в парламенте и ее наилучшего оратора. Согласившись принять участие в этом чествовании, Этьенн Гарнье-Пажес, направлявшийся из Парижа в свой избирательный округ в Изере, а затем на свой родной юг, в Тулон и Монпелье, поступил примерно так же, как Лафайет в 1829 году, как Барро несколькими днями раньше или как Араго восемью годами позже, после своей речи 16 мая 1840 года в защиту всеобщего избирательного права. Именно поэтому префект Адриен де Гаспарен, сын члена Конвента из Воклюза и сподвижник Гизо, после ноябрьского восстания 1831 года переведенный правительством из Изера в департамент Рона, не слишком обеспокоился предстоящим банкетом и не стал чинить ему препятствий, несмотря на давление военного командования, которое полагало, что собрание стольких мятежников в одном месте таит в себе немалую опасность и создает нежелательный прецедент, — мнение, как показали дальнейшие события, весьма дальновидное. Но Гаспарен, посоветовавшись с мэром Лиона Прюнелем, счел, что, во-первых, законность постановления, которое запретило бы проводить банкет в частном помещении, весьма сомнительна, а во-вторых, в городе, который ровно три года назад триумфально встретил Лафайета, запрет был бы воспринят как произвол, и это сблизило бы патриотическую буржуазию, например те пять сотен сотрапезников, которые в конце августа чествовали Барро, с республиканцами, отчего ситуация в городе сделалась бы взрывоопасной, тогда как от собрания, которое пройдет не в публичном месте и не будет содержать в себе ничего необычного (иначе говоря, такого, к которому нельзя применить закон о скоплениях), опасаться в принципе нечего[419]. Напротив, снисходительность по отношению к готовящемуся мероприятию могла принести реальную выгоду: ведь на банкете в честь Гарнье-Пажеса собирались появиться всего несколько участников банкета в честь Барро; итак, можно было надеяться, что «буржуазия, сочувствующая движению, но осуждающая беспорядок, окончательно разочаруется в оппозиции, увидев состав участников нового банкета».

В самом деле, состав участников представлял собой нечто совсем новое: во-первых, их было 1833 (это число назвали организаторы, а власти ее не опровергли), а во-вторых, цена подписки равнялась 3 франкам. До этого ни один банкет не собирал больше тысячи человек[420], и никогда еще с них не брали такую скромную сумму. Для такого количества гостей требовалось, разумеется, очень просторное помещение; его отыскали в квартале Бротто, на левом берегу Роны, в коммуне Гийотьер. Но самое главное, пришлось полностью изменить процедуру поиска подписчиков. Разумеется, часть подписок была получена в ответ на прямые приглашения комиссаров (среди которых, замечает — справедливо или нет — префект, «большинство составляют рабочие карлистских убеждений»); однако в остальном, как в смятении пишет Гаспарен, «ни отбора, ни предосторожностей: они хотят созвать толпу и для этого разбросали приглашения на банкет в разных публичных местах: кафе, кабаках, трактирах, и всякий, у кого найдется три франка, может такое приглашение получить». Одним словом, от круга нотаблей, связанных узами знакомства, организаторы банкета перешли к широкой публике, и республиканские газеты, не имея возможности похвастать качеством сотрапезников, всячески подчеркивали их количество. Вдобавок, если верить префекту, организаторы шли на всё ради его увеличения: они якобы пустили слух, что на банкет прибудут Лафайет, Корменен и Кабе, а в самый последний момент раздали некоторое число билетов бесплатно, так что ради того, чтобы прокормить этих дополнительных гостей (которые ели стоя), пришлось заказать ресторатору 1800 обедов всего по два франка. Разумеется, за такие деньги «еда не могла быть утонченной»[421], а о какой бы то ни было роскоши, в частности о серебряной посуде, пришлось забыть.