Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Главное же, люди из «Национальной» чувствовали себя более комфортно, потому что не слишком заботились о сохранении июльских установлений; они считали, что если режим обнаружит способность к переменам, тем лучше для их союзников, но были убеждены, что рано или поздно этому режиму придет конец; сами же они не сомневались, что идут в ногу с историей и прогрессом и что благодаря свободе печати, которая наступит после отмены сентябрьских законов[637], благодаря свободе собраний и ассоциаций, которая наступит вследствие чаемой реформы, у них появятся новые возможности для политического воспитания пассивных масс, в частности крестьянских. Обо всем этом они говорили открыто. Если же режим в кризисе покажет себя неспособным к переменам (во что, впрочем, они не слишком верили), тем хуже для него; тогда положение, разумется, окажется более сложным, но людей из «Национальной» это не пугало; они верили в будущее. Поэтому они были убеждены, что им достаточно не терять контакта с демократами из «Реформы» и с рабочими элитами: этим они и занимались в последние недели кампании; в Руане, например, радикальные депутаты не явились на банкет (не устраивая, однако, скандала), потому что в этот момент они уже не решались произнести тост за июльские установления, хотя делали это несколько раз в начале движения. С конца ноября «Национальная» указывала, что, судя по статьям в проправительственных газетах, в частности в «Газете прений», дело идет к силовому столкновению; в этих условиях поднять тост за июльские установления означало себя скомпрометировать. До этого времени умеренные республиканцы рассчитывали, что для решения социальных проблем можно будет обойтись без социальной революции, и делали ставку на реформу; однако они были готовы, если понадобится, дойти до революции политической. Они ее не хотели, но уже не боялись.

Стратегия демократов

А как относились к кампании банкетов демократы (в широком смысле этого слова)? Очевидно, что они не были ее инициаторами и поначалу откровенно ею пренебрегали. Но постепенно их отношение изменилось.

Народ мог толпиться за оградой, наслаждаясь ароматами пиршества и звуками «Марсельезы», на большее ему рассчитывать не позволили. Не стоит и говорить, что если народ отстранили от этой кампании, «Реформа» сочла уместным сама от нее отстраниться[638].

О первоначальной позиции «Реформы» дает представление ее реакция на банкет в «Красном замке» в июле 1847 года: демократы не желают иметь ничего общего с «тем жалким буржуазным движением, что хочет немного расширить круг лиц, наделенных привилегиями». Можно, конечно, объяснить такую реакцию особыми политическими соображениями, среди прочего обидой Ледрю-Роллена и его соратников на то, что в прошлом году, когда 20 сентября был запрещен банкет в Ле-Мане, они не получили поддержки. Но существуют и другие свидетельства в том же роде; так, Беранже всю осень ворчит по поводу бесчисленных приглашений на реформистские банкеты, которые получает от их организаторов:

Мне приходится писать столько же писем, сколько Барро произносит речей, а если приглашающие являются ко мне живьем, я вынужден также обращаться к ним с краткой речью. В этом случае я пытаюсь внушить им то, чего не говорю в письмах, а именно что я не желаю принимать никакого участия в борьбе за реформу, потому что если даже она осуществится, я, как и многие другие, права быть избирателем все равно не получу[639].

Не менее суров Ламенне:

Реформа пиршествует во всех концах Франции и произносит речи за десертом. Не могу понять, что способно родиться из этого осеннего красноречия, рожденного за буржуазными столами и сдобренного местными винами. Что до меня, я верю только в искреннюю радость народа, который тщательно отстраняют от подобных банкетов[640].

Анонимный лилльский корреспондент «Реформы» в начале декабря задает вопрос: