Время банкетов. Политика и символика одного поколения (1818–1848)

Так же неправильно, я полагаю, утверждать, что все дело было в личных амбициях и что «в действительности министерство не нравилось либеральным лидерам (оппозиции) только длительностью своего пребывания у власти»[629]. Разумеется, вожди династической оппозиции в основном разделяли взгляды Дюшателя и Гизо на экономическую и социальную политику, а также на поддержание общественного порядка. В этом нет ничего удивительного, поскольку и те и другие принадлежали к одной социальной среде, все были крупными нотаблями; именно поэтому представители династической оппозиции неустанно напоминали, что они приверженцы порядка, искренние и глубокие консерваторы. Но из этого отнюдь не следует, что от сторонников министерства их отделяли только личные амбиции и ревность; ведь политические расхождения могут касаться лишь выбора средств, но от этого быть не менее глубокими. Что же касается амбиций, то они в куда большей степени были свойственны Тьеру и именно они, а не политические убеждения в первую очередь отделяли его от Гизо; но Тьер старательно держался в стороне от кампании банкетов. Дювержье де Оран и Барро, внимательно наблюдавшие за тем, что происходило в Великобритании, по-видимому, смотрели на вещи шире, чем Тьер, который никогда не выступал за избирательную реформу; кроме того, оба они, как настоящие либералы, исходили из гораздо менее куцего понимания свободы слова. Они были убеждены, что «право собираться публично и публично выражать свое мнение, оставаясь в рамках закона, существует для всех, для ультрарадикалов и для радикалов умеренных, для представителей конституционной оппозиции, но также и для консерваторов, если они пожелают им воспользоваться»[630]; они считали, что именно свободные дебаты позволят просветить жителей страны и разоблачить с помощью публичных обсуждений «теории самые экстравагантные», положить конец тому беспорядку в мыслях, который возмущает пугливых консерваторов. Великая либеральная партия конца эпохи Реставрации, которую Дювержье, как ему казалось, воскресил в ходе кампании банкетов, очень высоко ценила свободу собраний и саму по себе, но также и потому, что видела в ней самую надежную гарантию разумного политического развития, быстрого, но не резкого, — такого развития, с каким могли бы согласиться и люди левых убеждений. Что же касается угрозы беспорядков, в ходе обсуждения в парламенте Дювержье напомнил, что подобные собрания в конечном счете проходят куда спокойнее, чем нынешние английские митинги; к тому же, согласно афоризму Руайе-Коллара, который Дювержье любил цитировать, свободные правительства предназначены вовсе не для того, чтобы убаюкивать граждан. Дювержье настаивал: противостоять «прогрессу коммунистических идей», пугавшему многих наблюдателей, только с помощью репрессий, как явно намеревался Дюшатель, — ошибочное решение, и британцы были совершенно правы, когда в борьбе против чартизма повели себя иначе.

Между прочим, хотя на первый взгляд это и не очевидно, но союзники династической оппозиции в этой кампании, маленькая фаланга социальных реформаторов из «Мирной демократии», возглавляемая Виктором Консидераном, и радикалы из круга «Национальной», чей политический вес был гораздо внушительнее, придерживались весьма близкой стратегии.