Время, бесстрашный художник…

О, все эти строки, которые я написал,
и все остальные, которые я напишу, –
я знаю, и все они вместе,
и эти, и те,
не стоят слезинки одной у тебя на щеке.

Но что же мне делать с проклятым моим

ремеслом,
с моею бедою, с постыдной моей маетой!
И снова уходит земля у меня из-под ног,
и снова расходится слово и дело мое.

Так, может быть, к черту бумагу, и перья на слом,

и сжечь корабли бесполезной флотилии той!
Но что же мне делать с проклятым моим
ремеслом,
с моею старинной, бессонной моей маетой!

Все бросить, и броситься в ноги, прийти, осушить,

приникнуть губами –
все брошу, приду, осушу –
дрожащую капельку, зернышко горькой росы,
в котором растет укоризна и зреет упрек.
О да, укоризна, всемирный разлад и разлом,
все бури и штормы пяти потрясенных морей…
И все-таки что же мне делать с моим ремеслом,
с моею бедой, с бессонною мукой моей!

И вновь меня требует совесть на праведный суд.

И речь тут о сути самой и природе греха.
И все адвокаты на свете меня не спасут –
я сам отвечаю за грешную душу стиха.

И вот я две муки неравных кладу на весы,

две муки, две боли, сплетенные мертвым узлом.
Но капелька эта,
но зернышко горькой росы…
И все-таки что же мне делать с моим ремеслом!

О слово и дело, я вас не могу примирить,

и нет искупленья, и нет оправданья греху.
И мне остается опять утешать себя тем,
что слово и есть настоящее дело мое.

Да, дело мое – это слово мое на листе.

И слово мое – это тело мое на кресте.
Свяжи мои руки, замкни мне навечно уста –
но я ведь и сам не хочу, чтобы сняли с креста.

О слово и дело, извечный разлад и разлом.

Но этот излом не по-детски сведенных бровей!..
Так что же мне делать с проклятым моим
ремеслом
и что же мне делать с горчайшей слезинкой
твоей!

«Светлый праздник бездомности…»

Светлый праздник бездомности,
тихий свет без огня.
Ощущенье бездонности
августовского дня.

Ощущенье бессменности

пребыванья в тиши
и почти что бессмертности
своей грешной души.

Вот и кончено полностью,

вот и кончено с ней,
с этой маленькой повестью
наших судеб и дней,

наших дней, перемеченных

торопливой судьбой,
наших двух переменчивых,
наших судеб с тобой.

Полдень пахнет кружением

дальних рощ и лесов.
Пахнет вечным движением
привокзальных часов.

Ощущенье беспечности,

как скольженье на льду.
Запах ветра и вечности
от скамеек в саду.

От рассвета до полночи

тишина и покой.
Никакой будто горечи
и беды никакой.

Только полночь опустится,

как догадка о том,
что уже не отпустится
ни сейчас, ни потом,

что со счета не сбросится

ни потом, ни сейчас
и что с нас еще спросится,
еще спросится с нас.

Ялтинский домик