Время, бесстрашный художник…

Я был приглашен в один дом,
в какое-то сборище праздное,
где белое пили и красное,
болтали о сем и о том.

Среди этой полночи вдруг

хозяйка застолье оставила
и тихо иголку поставила
на долгоиграющий круг.

И голос возник за спиной,

как бы из самой этой полночи
шел голос, молящий о помощи,
ни разу не слышанный мной.

Как голос планеты иной,

из чуждого нам измерения,
мелодия стихотворения
росла и росла за спиной.

Сквозь шум продирались слова,

и в кратких провалах затишия
ворочались четверостишия,
как в щелях асфальта трава.

Но нет, это был не пророк,

над грешными сими возвышенный, –
скорее ребенок обиженный,
твердящий постылый урок.

Но три эти слова – не спи,

художник! – он так выговаривал,
как будто гореть уговаривал
огонь в полуночной степи.

И то был рассказ о судьбе

пилота,
но также о бремени
поэта, служение времени
избравшего мерой себе.

И то был урок и пример

не славы, даримой признанием,
а совести, ставшей призванием
и высшею мерою мер.

…Я шел в полуночной тиши

и думал о предназначении,
об этом бессрочном свечении
бессонно горящей души.

Был воздух морозный упруг.

Тянуло предутренним холодом.
Луна восходила над городом,
как долгоиграющий круг.

И летчик летел в облаках.

И слово летело бессонное.
И пламя гудело высокое
в бескрайних российских снегах.

«Красный боярышник, веточка, весть о пожаре…»