Время Бояна

Это холопство и холуйство вызвано тем котлованом, о котором я говорил выше. Ученые — это ЦК комсомола ныне. Копни доктора филологических наук или кандидата, а там ничего нет. И дело не в том, что он кого-то не прочитал. Он духовно безграмотный человек. И почему мне ученые, допустим, не говорят: ах, какой удивительный поэт Мустай Карим! Я изучил башкирский язык, и вижу — красивый поэт! Они же не говорят! Или: прекрасные стихи Мустая Карима бездарно перевел Шнейвас какой-нибудь. Нет, этого никто никогда не скажет. Есть мода. Недавно была мода на Бродского.

Правда, Сергей Николаевич Есин, ректор Литературного института, прозаик известный, и сейчас говорит, что его никто не убедит, что Иосиф Бродский не поэт. А я, например, думаю, не дай Бог это случится, если его переубедят. Во-первых, они друзья с Бондаренко, и с кем Володя-то останется? Оставлять такого вождя литературного в голом одиночестве — это некрасиво. Пусть Есин крепче за эту идею держится, а то действительно найдется человек, и переубедит. Это вообще не очень трудно сделать даже с «большевиком» Серёжей Есиным.

Сидим мы как-то с другом своим, доктором филологических наук, разговариваем о поэзии, выпиваем. Он: Бродский, Бродский! Я ему говорю: прочитай что-нибудь. «— А я ничего наизусть не помню…». Но если тебе не заучилось стихийно, если ты ничего не помнишь, так не торчи ты со своими бездарными речами и утверждениями! Я тоже ничего наизусть не учу. Но Есенин, слог его, входит в меня, как заревой туман, и я не могу оторваться, и насладиться им!..

О ЛЮБВИ

— Есть стихи — микропоэмы. Это как горный поток на Урале — бежит, красивый, маленький, уютный, а прислушаешься — у него такой грозный гул, как будто это неродной сын какого-то океана. Так и у больших поэтов — Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина, Твардовского — много стихов-поэм. Вроде бы как ребёнок нарядился Дедом Морозом. Или мы смотрим, на опушке стоит небольшая елка. А приглядишься, увидишь в ней могучую ель. А в небольшом поле вдруг обозначится величайшее пространство, Россия!

И вот у Есенина в стихотворении «Ты меня не любишь, не жалеешь…» столько драматизма, человечности, сострадания, гнева, боли, обиды и неприятия, что он даже потом ссорится, не замечая, входя в многообразие этого единого мира, в котором уместилось очень много страстей — я имею в виду психологические состояния человека.

Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?

Посмотрите, разве можно его отвергнуть? Он подходит, как мать: ну, сынок, ты что обиделся? Или как любимая: Вася, ты чего, рассердился на меня? Он ведь оставляет еще небольшое пространство, чтобы сказать: я ведь тоже симпатяга, чего уж ты ко мне так? А дальше: «Не смотря в лицо, от страсти млеешь, / Мне на плечи руки опустив». Вдруг дает картину, что нет, она тоже волнуется, понимает, кто перед ней. Так появляется круг памяти, другое состояние: «Молодая, с чувственным оскалом, — отделяет он ее от себя. — Я с тобой не нежен и не груб». В первой строфе он такой виноватый, тихий, а во втором четверостишии идут гневные интонации:

Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?

И тогда идет второй круг: «Знаю я — они прошли, как тени», — он рассуждает о себе, о ней, поэт уходит в воспоминания. Биографией занялись, так мы будем говорить:

Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.

И он вдруг лепит образ — её и свой, и затормаживается всё, его отношение к ней, и её к нему, она делается как бы чужой ему, и эти два мира начинают отделяться друг от друга, отходить. Оба они — печальны, и утомлены разлуками и предварительными какими-то изменами.

Пусть твои полузакрыты очи,
И ты думаешь о ком-нибудь другом…

У него прежнее состояние переходит в недоверие, обиду, и некоторую досаду, ревность, но ведь он о себе знает: «Разве я немного не красив?» И потому говорит ей:

Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем, дорогом.

И опять виноватость, искренность какая! Он идет, в сущности, с ней на равных, он говорит ей, что у него была такая любовь прежде, по сравнению с которой нынешнее чувство меркнет: «Этот пыл не называй судьбою, / Легкодумна вспыльчивая связь». Я даже удивился, почему он дважды слово «пыл» употребил — то как существительное, то как эпитет. «Как случайно встретился с тобою, / Улыбнусь, спокойно разойдясь». И чувство его, и душа его уходят от этой женщины.

Но душа его слышит другую храмовую душу. И на таком вихре трагедии, трагического состояния он упрекает ее. Он упрекает, а над её судьбою плакать хочется!