Время бросать камни

В этот раз они отплыли сентябрьским вечером, когда до пристани докатился водяной вал, специально пущенный из Висимо-Уткинского пруда. Подхваченная сильной водой барка, груженная листовой медью, легко заскользила по течению. До Камасина, в низовьях Чусовой, все на той же высокой волне, радуясь, плыли отлично, нигде не садились на мель. Дальше пошло хуже. Спала вода, встречный ветер достиг такой силы, что барка почти переставала двигаться. Преодолевали по пятнадцать — двадцать верст в сутки. От деревушки Кошкино до Чусовских Городков, верст восемьдесят, тянулись четверо суток.

Это были дни осеннего хода барок, груженных железом и медью. Заводчики торопились воспользоваться последней водой для вывоза заводской продукции в низовья. Дмитрий наблюдал тяжелый труд сплавщиков. Все они были чусовскими, связанными с заводским и горным делом. Умело и решительно действовали они на опасных перекатах, в шиверах, где вода бурлила словно в котле, ловко отводя суда от грозных каменных «бойцов», расставленных природой по берегам почти на всем пути.

С каждым поворотом раскрывались все новые и новые картины дикой красоты пустынных берегов этой своеобразной горной реки.

«Река постоянно делает крутые повороты и глухо шумит у знаменитых «бойцов», о которые разбилось столько барок, — писал о Чусовой через двенадцать лет Дмитрий Мамин в своем первом большом произведении — очерках «От Урала до Москвы». Позже во многих повестях, рассказах и очерках будет снова и снова возвращаться к реке своего детства, к своим запомнившимся путешествиям по ней от Висима до Перми. — Тихие плесы, где вода стоит как зеркало, чередуются с опасными переборами, где волны прыгают между подводных камней и с глухим ревом и стоном обгоняют и давят друг друга. Что ни шаг вперед, то новая картина: здесь скала нависла над рекой, и вода в почтительном молчании катится желтой струей под каменной громадой; там «боец» по колена в воде стоит где-нибудь за крутым поворотом и точно ждет своей добычи: а вот на низкой косе рассыпалась русская деревенька, точно эти домики только сейчас вышли из воды и греются на солнце. Эти причудливые очертания скал, эти зеленые горы, эта могучая северная красавица-река, — все это складывается в удивительную картину, поражающую своими угрюмыми красотами».

На людей, так ловко справляющихся со своим делом, перехитривших реку, побеждавших ее, на берегу смотреть было страшно. Полуголые, обросшие, с ребрами, проглядывавшими сквозь лохмотья, секомые дождем и снегом, они падали на песок или траву, дыша, как загнанные лошади, хрипели, харкали, спеша отдышаться, а потом зачерпывали из той же Чусовой воду и запивали ею завяленные, зачерствевшие ломти хлеба, которые вынимали из заскорузлых от грязи холстинных мешков. Да люди ли это? Чем они лучше скота? О скоте заботились, думали о корме для него, о стойле. Горевали, если падет лошадь или корова. А эти! Рождались и умирали, спали где придется, ели что бог пошлет. А много ли он им посылал?

Дмитрий сначала пугался, когда в голову ему приходили такие мысли. Но каждый день, о котором говорили «божий», да что день! — каждый час жизни вне дома давал Дмитрию примеры беспощадной жестокости по отношению к несчастным и слабым. Несчастья эти не были полной неожиданностью, еще на уроках отца он слышал, что «мир во зле лежит» и что нужно бороться с этим злом. Обращаясь в своих проповедях к пастве, отец настойчиво призывал ее к нравственному совершенствованию. Слова отца были обращены прежде всего к людям, он призывал их быть честными, добрыми друг к другу, трудолюбивыми. Но выход ли это, спасение ли от зла? Бог — это Дмитрий особенно остро почувствовал в последний приезд домой — был в проповедях отца некоей отвлеченной фигурой, привычной людям, укоренившейся в их сознании, которой отец пользовался, как ключом к душам прихожан. Ошибался ли Дмитрий в этом? Кто знает…