Время быть русским

Расовый мир, в коем погрязла Европа, — не от хорошей жизни европейцев. Он для них — вынужденное явление, прямо противоположное их вековым устоям, традициям, установкам. Противоречащее их национальному духу, их эпическому наследию, словом — всем основам их национальной идентичности, коренящейся в истории. Но сегодня расслабленные и выродившиеся, изменившие себе европейцы, которым просто уже некого послать умирать на полях сражений, полны бессильного страха. Такова историческая плата за раскрестьянивание, индустриализацию, демократию и комфорт.

Этот страх очень заметен в повседневной жизни. В парижском метро (уже есть линии, где — я специально считал — цветных вдвое-втрое больше, чем белых) негры держатся весело, раскованно, независимо и уверенно: они — завоеватели, они вырвали у судьбы и Европы свой шанс, покорили сладчайший Париж. Пусть небогатые, они счастливы сознанием личной и расовой перспективы: у них есть будущее. А вот французы, стоя или сидя рядом с неграми или арабами, хранят на физиономиях скорбно-замкнутое и недоуменно-кислое выражение: «За что? Почему? Что с нами будет дальше? Как же это вдруг получилось, что мы в собственной прекрасной стране, созданной руками наших предков, — перестаем быть хозяевами?» Психологи называют такое состояние «фрустрацией». Французы потеряли лицо, но в большинстве своем даже не сопротивляются[9]. Они, может, и хотели бы, но не смеют поддержать в должной мере Ле Пена. Потому что Ле Пен — это эскалация конфликта. А они сегодня боятся конфликтовать и воевать, ибо войны ведутся лишь потому и постольку, поскольку есть кем воевать.

Европейцам и американцам воевать сегодня давно уже некем: деревня исчерпана, рекруты в дефиците, на наемных воинов-профессионалов полагаться нельзя никогда. Поэтому натовцы (синоним белых евро-американцев) предпочитают лишь издали использовать высокоточное оружие. Они разгромили военные базы Саддама Хусейна, но послать в Ирак оккупационный корпус не смеют[10]. Они разгромили не только военные, но и промышленные базы Милошевича, но послать в Сербию оккупационный корпус тоже не смеют. Они посмели послать «миротворческий» корпус в Сомали, но после первой же резни, обошедшейся им всего лишь в 200 жизней, улепетнули оттуда без оглядки…

Но спрашивается: можно ли (и как?) использовать высокоточное оружие в своей собственной стране, в своем собственном городе, где в транспорте, на улицах стоят бок о бок свой и чужой?

Сегодня европейцы просто подняли руки и без боя сдали все наследие предков, всю роскошь, блеск, великолепие, комфорт — свидетельство мощи духа, ума и витальных сил расы — народам, которые палец о палец не ударили для создания этого великолепия. Европейцы и белые американцы сегодня способны только капитулировать. Они источают запах слабости и трусости — запах завтрашнего трупа. Они смиряются с создавшимся положением, приспосабливаются к нему.

Американский профессор Пол Куртц из Нью-Йорка пишет, суммируя умонастроение своих белых соотечественников: «Новым избранным народом являются граждане всего мирового сообщества. Гуманистическая миссия заключается в создании мира без разделений по расовым, национальным, этническим или религиозным признакам, в котором равные права человека и ценность человеческой личности основываются на факте принадлежности к человечеству» (1991). Такова современная глобалистская парадигма арийца-капитулянта, полностью отрицающая весь предшествующий опыт человечества вообще и белой расы в частности.

Читая эти высосанные из немощного пальца рассуждения о новой «гуманистической миссии» невольно вспоминаешь великого мыслителя Оскара Уайльда: «Гуманизм противоестественен, ибо помогает выжить ничтожнейшим». И дополнить его: «выжить ничтожнейшим за счет достойнейших»…

МНЕ ЖАЛЬ европейскую культуру, зримо меняющую владельца, я скорблю о падении Парижа и Лондона, но мне не жаль европейцев: капитулировав, они заслужили свою судьбу. Я уважаю и люблю ту Францию, которая создавала свое бесподобное наследие, но не могу уважать и любить ту Францию, что сегодня предает самое себя вместе с наследием.

Чем все это кончится? И что во всем этом страшного? Возможно, Европа возьмет на вооружение американскую концепцию «плавильного котла», примет американский опыт за образец — и все будет хорошо?