Время должно остановиться

– Потому что хотел. А если спросите, почему он этого хотел, даже уже написав, что, по воле Божьей, мы все должны жить в мире, ответ будет заключаться лишь в одном: так работает ум гения. Ему довелось взглянуть на то, что находится за пределами реальности, и он стремится выразить полученные при этом познания. Выразить прямо, как во фразах вроде e la sua volontate è nostra pace, или же подспудно, так сказать, между строк. Просто потому, что владел красивым слогом. А написать красиво можно о ком угодно – от женщины из Бата до бешеной еврейки Бодлера и задумчивой Селимы Грея. И кстати, самые реалистичные описания обыденной жизни не несут в себе особого смысла, если не выражены поэтически. Красота есть истина; правда в красоте. Правда о красоте заключена в самих строчках, а красота правды – в белых пространствах, оставленных между ними. Если межстрочное пространство пусто и не несет в себе никакого смысла, то и сами строчки – это не более чем… Скажем, «Собрание древних и современных гимнов».

– Или поздний Вордсворт.

– Верно, а еще не забудьте о раннем Шелли, – сказал Бруно. – Юные могут быть столь же невыразительны, как и глубокие старики. – Он улыбнулся Себастьяну. – Так вот, как я уже сказал, прямо или косвенно, но гениальный человек умеет выразить свое видение и понимание высшей реальности. Но сами гении крайне редко живут в соответствии с этим пониманием. Почему? Потому что вся их энергия, все внимание поглощены работой над словом, композицией. Их интересует только творчество, а не жизнь, не действие. Но поскольку писать они могут только о том, что знают, это не дает им расширять свои познания.

– Что вы имеете в виду?

– Знание пропорционально существованию, – ответил Бруно. – Вы знаете в общих чертах, кто вы такой. А это определяется тремя факторами: тем, что вы унаследовали, что из вас сделала окружающая обстановка и, главное, как вы сами распорядились своим наследием и окружением. Гений наследует необычайную способность заглядывать за грань реальности и отображать увиденное. Если он при этом еще и живет в хорошей окружающей обстановке, то имеет возможность раскрыть свой талант в полную силу. Но если же он отдает всю свою энергию творчеству и не пытается в свете новых знаний модифицировать свою унаследованную и благоприобретенную сущность, он останавливается в процессе познания. Наоборот, его знания начинают становиться все более и более скудными.

– То есть его знания уменьшаются, вместо того чтобы увеличиваться? – все еще с некоторым недоумением спросил Себастьян.

– Да, уменьшаются, а не увеличиваются, – продолжал развивать свою мысль Бруно. – То, что не улучшается, меняется в худшую сторону. А в данном случае изменение в худшую сторону означает, что творец знает все меньше и меньше о природе высшей реальности. Соответственно, верно должно быть и то, что тот, кто делается лучше и приобретает больше знаний, рано или поздно подвергнется искушению перестать писать, поскольку всепоглощающий труд сочинителя становится препятствием на пути к новому познанию. И это скорее всего одна из причин, почему большинство гениальных людей с таким намеренным упорством избегают приближения к святости – из простого чувства самосохранения. И тогда мы получаем Данте, который пишет ангельские строки о Божьей воле, а уже его следующий выдох исполнен мстительной злости и тщеславия. Тогда мы получаем Вордсворта, благоговевшего перед Богом Природы и источавшего восхищение им, тогда как в жизни он культивировал эготизм и самовлюбленность, которые совершенно ошеломляли знавших его людей. Мы получаем Мильтона, создавшего целый эпос о том, как Человек впервые взбунтовался, но сам автор демонстрировал в жизни непомерную гордыню, которой позавидовал бы и Люцифер. И наконец, – добавил он с легким смешком, – мы имеем юного Себастьяна, постигшего истинность одного из основополагающих жизненных принципов – а именно взаимосвязанность всякого зла, – но использующего свою энергию не на то, чтобы действовать (это было бы слишком скучно), а чтобы превратить свое понимание в стихи. «Кальвин, породивший многих вдов», – неплохо написано, не могу не признать, но попытайтесь вы написать что-то более личное, основанное на собственном опыте, и могло бы получиться даже лучше. Или я ошибаюсь? Однако повторю сказанное прежде: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог».

Он поднялся и направился в сторону кухни.

– А теперь давайте посмотрим, удастся ли нам наскрести что-нибудь на обед, – сказал он.

XXVII