Время должно остановиться

– Какой необычайно интересный случай! – воскликнул он. – Не осознал до конца, что уже покинул этот мир. Но так говорят все – от буддистов Махаяны до…

Писклявый голос начал что-то бубнить.

– Не могли бы вы перестать мешать ей? – попросила Королева-мать.

– Простите, – буркнул он.

Пользуясь полной темнотой, миссис Твейл сочувственно пожала его правую руку, но в то же мгновение совершенно равнодушно и чисто платонически согнутым указательным пальцем вывела на левой ладони Себастьяна буквы: ЛЮБОВЬ, а потом другую непроизносимую комбинацию и еще одну. Внутри нее все бурлило от сдерживаемого беззвучного смеха.

– Он так рад, что вы, родные ему люди, собрались здесь, – сказал голос, вдруг став совершенно внятным. – Ему трудно выразить, какое счастье он ощущает от этого.

«Я бы не стал излагать этого в столь патетически высокопарных словах, – подумал Юстас, – но по сути все верно».

Этот проклятый свет сейчас определенно погас, с появившимися новыми ощущениями, скачущими и чирикающими, как двадцать тысяч воробьев одновременно, ни о какой тишине не могло быть и речи. А какую радость, оказывается, могло приносить обыкновенное люмбаго и даже эта неясного происхождения неизведанная прежде боль в области желудка! А голос Королевы-матери, похожий на звук терки для мускатного ореха, – никакой Моцарт не сравнился бы сейчас с ним в сладостности звучания. Конечно, было очень неудобно, что, по неизвестной причине, все должно проходить через фильтр какого-то посреднического знания. Или, вернее сказать, посреднического невежества. Потому что оно представляло собой всего лишь сгусток организованной тупости, и ничего больше. Ты выдаешь ему самые отборные свои шутки, и четыре раза из пяти оно начинает нести полную околесицу. К примеру, в какую чепуху оно превратило его ответ на слова того американца о факторе сверхъестественного, или о чем он там пытался завести речь! А когда он процитировал строки Себастьяна про округлый зад и грудь простую, оно стало талдычить что-то про груди кормящих матерей. Полный идиотизм! Но, однако же, ему удалось добраться до Королевы-матери, и его перевели почти дословно, потому что даже недоумок не может переврать слова «когти».

А потом произошло нечто весьма необычное.

– А верно ли, – внезапно спросила миссис Твейл тоном, исполненным чрезмерной и потому неискренней невинности, – верно ли, что там, в вашем мире, не женятся и не выходят замуж?

И эти слова словно спустили сжатую пружину. В сознании Юстаса произошел резкий и болезненный сдвиг – и он обнаружил, что знает, даже живо помнит события, которые произошли не с ним самим, события, как он непостижимым образом понял, еще не происшедшие вообще. В широкой шубе с подбитыми плечами и в нелепой шапке, похожей на ту, в которой Винтерхальтер изобразил императрицу Евгению, миссис Твейл сидела на пирсе в окружении множества военно-морских офицеров, а мужчина с взъерошенными волосами и акцентом уроженца Среднего Запада США орал в микрофон. «Корабль класса «Либерти», – повторял он. – Это четыреста пятьдесят девятый корабль класса «Либерти»[52]. И действительно, массивная скала из стали, высившаяся слева, была не чем иным, как носом корабля. И вот уже миссис Твейл поднялась на ноги и потянула на себя болтавшуюся на веревке бутылку шампанского. А потом скала начала ускользать вниз под громкие и ликующие крики толпы. И пока миссис Твейл раздавала улыбки адмиралу и еще нескольким капитанам, подбежал де Вриз и начал говорить о новых открытиях в области баллистики…

«Лично я не из тех, кто задумывается о вопросах брака», – сказал он, пытаясь обратить все в очередную шутку.

Но это тупоголовое существо интерпретировало его слова так:

– Мы здесь даже не думаем о женитьбе.

Юстас хотел вступить в пререкания, заставить ее произнести его фразу правильно, но его раздражение улетучилось с появлением еще одного видения того, что еще не произошло. Маленькая Твейл на софе с очень молоденьким офицером, похожим на тех безбородых юнцов, почти детей, которых мобилизуют во время больших войн. И оставалось только поражаться, чего она только не позволяла ему с собой делать! И неизменно с той же слегка ироничной улыбкой на устах, с тем выражением отстраненного любопытства в ярких темных глазах, широко открытых и видящих все, что бы ни случалось вокруг. В то время как юноша в попытке продлить наслаждение, избавиться от налета стыда и смущения, плотно смежил свои веки.

Живая картина померкла, а потом исчезла, но при мысли, что де Вризу суждены рога, а война неизбежно связана с похотью и самые священные крестовые походы сопровождаются откровенно развратными совокуплениями, Юстаса пробил смех.

«Назад и вниз, солдаты Христа», – произнес он в промежутке между пароксизмами веселья.

– Он говорит, что мы все – воины Христовы, – пропищал голос, а потом, почти сразу: – До свидания, друзья! – И еще раз: – До свидания.