Время ереси (СИ)

Голод простерся над Ареной, где ходит смерть, и обратил ее ноты в молчание. Черная тишина поглотила звезды, и тайные царства Забвения, и Воды Обливиона, и небесные тела богов, и саму Пустоту. Когда Голод коснулся Нирна, музыка мира звучала всего двумя тонами, и после – одним, и в конце концов – нулем.

Ноль: координата черты между всем и ничем. Действие равно противодействию. Линия горизонта событий.

Кроме нуля, был только Алдуин. Мифический набор музыкальных инструкций, встроенных в сущность Аурбиса. Можно назвать его примерно ничем.

Конарик – тоже набор инструкций. Его музыка – тишина. Поэтому, когда в тишину возвращаются оттенки звука, всё больше и больше и больше, до тех пор, пока они не складываются в разбитый надвое тон, Конарик становится чем-то другим.

Времени больше нет. Пространства больше нет. Но в себе они воплощают и то и другое; им не нужны для этого якоря Башен или почти-бесконечные источники энергии. Мироздание сложилось само в себя и вернулось к изначалью.

Конарик-Алдуин-Альд-кто он сейчас? Имена лгут, лгут, как память, лгут, как сигнал об успешном обнулении, как чутье Обжоры на остатки сущего. Разницы нет: пока еще можно звать друг друга теми именами, которыми нарек их Конец Времени.

- Я всё ещё могу тебя остановить, - говорит Вокун.

Вначале нужно решить, как называть себя, прежде чем нарекать Вокуна новым именем. В именах заключается ответ. Конарик выполнил свою задачу; выше. Алдуин завершил кальпу; выше.

- Альд, - называет он себя. Будто в насмешку: намеренное противопоставление. Впрочем, он и не может сказать иначе; назвать себя АКА было бы всё равно что признать чужую победу, а это против правил.

Он смотрит на Вокуна, до отвращения смертного, насквозь пропитанного отголосками боев Арены. Внутри Вокуна мерно грохочет ритм ее барабанов.

- Ты умрешь, - предупреждает Альд, - ты умрешь снова.

Вокун усмехается. О, какова наглость – перед всеобъятностью сущего стоять в образе человека! Загонять всевозможность стремлений в несовершенные рамки воплощения!

- В следующий раз у тебя ничего не выйдет.

- Всякий раз ты говоришь это, и всякий раз ты будешь убит. Жертва во имя любви! Агония, длящаяся вечность! Кольца развернутся в линию, чтобы твоё тело чувствовало каждое мгновение смерти, и гладиаторы Арены до смены цикла будут видеть его гниющим в небесах!

Вокун пожимает плечами. Ему действительно наплевать на это.

- Ну, может, не в следующий. Но однажды они справятся.

Альд покачал бы головой, если бы всё ещё был привязан к облику Конарика. Но теперь он может только изогнуть вероятностные ветки в растерянном и яростном непонимании.

- И ты говоришь, что ты самоосознан; глупец, раз за разом слепо бредущий по кругу. Ты не лучше Алдуина, способного вычистить до последней мемоспоры океан Забвения и прозевать Древние Леса.

Вокун только смеется.

- Ты не знаешь, что такое самоосознанность, отражение. Ты не можешь даже понять смысл этого. Для тебя это просто бесполезный набор нот.

Альд не спорит. Не может спорить. Выбор – прерогатива смертных; выбор – это на пару уровней ниже, чем тот, на котором они ведут свой первый и вечный спор.

Но он не может понять.

Сейчас, пока он помнит, пока он снова помнит каждую смену кальп, он не может понять, как никогда не мог понять. Могло бы казаться удивительным, что сущность, вместившая в себя всё, способна на непонимание, но на удивление этому он не способен.

- Зачем?

Гулкий горячий ритм, сдвоенные удары. Начало начал, основа музыки; линия, вдоль которой лягут незримые струны мироздания. Она проходит сквозь все божественные рекурсии, сколько их ни развернуть.

- Зачем ты делаешь это для них? Ты дал им свободу, но неужели ты настолько отчаянно глуп, что всё ещё надеешься, будто кому-то из них хватит ума, смелости или силы шагнуть за грань и закончить то, что не удалось закончить тебе? Надежда ли заставляет тебя лгать, будто в следующий раз они всё сделают правильно?

Вокун отстраненно качает головой.

- Надежда тут не при чем.

- Тогда зачем? Символом любви они сделали твою смерть, но ты и сам знаешь, какова она: это не жертва, но казнь, казнь вора и подлеца, одержимого своим безумием! Знал ли ты, что так будет, еще тогда, когда в первый раз ввязал эт‘Ада в этот бесконечный цикл перерождений? Что станешь знаменем величайшей любви за свершенное преступление? И что твоя смерть станет величайшей из всех смертей Арены?

Ярче, яростней грохочет сдвоенный ритм. Стремление войны, стремление революции, стремление насилия – вот что он такое. Будь он иным, и иное название носила бы Арена.

Сколько бы имен ни было у того, кто так любит скрываться под смертными ликами, все они – имена войны.

- Всё немного проще, - говорит Вокун, усмехаясь. – Настолько просто, что даже ты можешь когда-нибудь догадаться. Хотя я так не думаю.

Ярость способна породить лишь ярость. Зеркала лгут, даже если способны отразить всесущее.