Время говорить

Рони клятву сдержала – она никогда не выйдет замуж… А я здесь, я живу, и мне хочется бросать что-то в костер, как в тот раз с Рони, только не для того, чтобы избавиться, а наоборот. Мне хочется бросать предметы в костер, чтобы выразить свою радость, чтобы это было как танец. Но нас всего двое с Давидом, мы не можем, взявшись за руки, танцевать вокруг этого маленького костра, который скоро погаснет и останется черное – угли, сажа, и серое – пепел, грязный песок пустыря, и синее – вечернее небо. Но пока костер горит, пока мне так радостно, я буду бросать туда слова – молча. Сейчас опять время говорить – оно настает внезапно, стихийно, только я поняла, что говорить не обязательно громко. Говорить можно про себя – тебя все равно услышат. И я говорю – бросаю слова в костер – про себя. И меня слышит костер, и слышит пустырь, и слышит Давид – потому он тоже молчит и радостно, удивленно на меня смотрит, – и слышит наш пригород, и весь Израиль, и народ Израиля, и весь мир – вся Вселенная – все слышат меня. Хотя я ничего особенного не говорю, я бросаю в костер самые простые слова, самые очевидные, но и самые необходимые – слова молитвы и любви, любви и молитвы. Потому что я осознала, что страшно всех люблю: маму с ее депрессией и периодическим отсутствием, и папу с его упрямым характером и навязчивыми состояниями, и Гая, который уже все понимает, хотя не всегда может выразить, и Гили, которая ищет себя в Европе и на Дальнем Востоке, и прокуренную Сарит, которая спасает маму от самой себя, и Майку, которая выходит замуж и бросает курить, и дедушку Сёму, который стареет и болеет, и бабушку Розу, которая настолько занята дедушкой Сёмой, что я даже иногда скучаю по ее занудному, пристальному вниманию, и бабушку Галю, хоть она и расистка и бывает резкой и неприятной, но последнее – потому что она скучает по дедушке Фиме, а первое прощаю просто так, потому что она моя бабушка, и Гершона с его семьей за колючей проволокой в Иудейской пустыне, и Томэра, хотя больше не хочу ему звонить, люблю вместе со всеми его девушками – предыдущими и будущими – мне не жалко! – и смешного Давида, который и правда, как он утверждает, очень серьезен, серьезней многих знакомых взрослых, и Рони люблю, хотя она умерла, и Карамазова люблю – старенького преданного Карамазова, который до сих пор, невзирая на недовольство мамы, спит у меня в ногах в постели, и, конечно же, очень, очень люблю Бэнци – Бэнци, который «бим-бам-бом» и «ло нора, хавэр», и даже хочется позвонить ему и сообщить об этом, я представляю, как он снимет трубку, а я закричу: «Бэнци, я страшно тебя люблю!», а он напряжется и спросит: «В каком смысле?», а я скажу: «Какой может быть смысл у любви, кроме любви, балда?» Только, наверно, я этого не сделаю – в пьяном состоянии не стоит никому звонить, это я понимаю, а я все-таки немного пьяна, хоть и пила из красивого бокала, значит, Уди ошибся, но это ничего, Уди я тоже люблю, с его виноградником и ранением в Войне Судного дня на «Китайской ферме», к тому же он прав, просто не в этом, а в чем-то другом, мы все в чем-то правы, поэтому все заслуживаем любви, даже те, кто не заслуживает, и я уже запуталась, и костер догорает, но я успела, я – Мория Мишель – рассказала костру о главном, безмолвно призналась костру в любви – не к костру, конечно же, а ко всем, кого люблю, и это замечательно, когда у тебя – время говорить и ты говоришь, пусть без слов, когда у тебя «время говорить», а тебе есть что сказать.