Время говорить

– Да ладно… – насмешливо говорит мама, но тут же осекает себя: – Впрочем, как хочешь. Лучше скажи другое: вот ты даже разрешения не спрашиваешь, считаешь себя совсем взрослой, но почему ты думаешь, что я не только отпущу тебя жечь костер с мальчиком из криминальной семьи, но и разрешу взять с собой вино и хрустальные фужеры, которые твоя бабушка вывезла из России?

– Потому что я отнеслась с пониманием к тому, как ты хочешь прожить свою жизнь, и ты позволишь мне прожить свою, как того хочу я. А я сейчас так хочу. Очень.

Мама долго оценивающе смотрит на меня, улыбается и говорит:

– Не забудь плотно утрамбовать камни вокруг костра. И с этим Давидом тоже аккуратней, он не игрушка, ты несешь за него ответственность.

Три дня назад я вернулась домой часов в девять вечера, после того как провела полдня у бабушки с дедушкой: когда мама отсутствовала, а мне было лень готовить, я обычно шла к ним вместе с Карамазовым. На лестнице Карамазов залаял, и я никак не могла его успокоить. Когда попыталась открыть дверь своим ключом, то обнаружила, что она открыта. Я испугалась, что в квартиру забрались воры и поэтому Карамазов лает: я твердо помнила, что запирала дверь. Но из кухни доносились знакомые голоса, и я с удивлением обнаружила там не только маму, но и папу. Они пили то самое вино из виноградника Уди и очень мило беседовали. Папа не был дома с тех пор, как ушел пять лет назад, и маму с тех пор он видел второй раз (первый – на похоронах дедушки). Увидев меня, мама с папой немного смутились, а я продолжала стоять как вкопанная, в тихом шоке. Я решила не давать им возможности опомниться и попытаться что-либо объяснить, чтобы не спугнуть, сказала, что у меня болит голова и я иду спать, и быстро прошла в свою комнату, где на самом деле быстро уснула.

Утром встала, сразу вспомнила события предыдущего вечера и, не успев почистить зубы и принять душ, ворвалась в мамину комнату, рискуя получить нагоняй – мама очень не любила, когда ее будили по утрам, и обычно приезжала на работу часам к одиннадцати. Но мама не спала, она лежала и писала что-то, может, дневник, а может, идею для новой детской повести.

– Мама! – Я бросилась к ней в кровать, как делала в детстве. – Что это вчера было?

– А что вчера было? – улыбнулась мама и потянулась, как кошка.

– Ты шутишь? Вы с папой распивали вино и друг с другом кокетничали!

– Ну-у-у… не преувеличивай.

– Мама!

– В чем дело? Я думала, ты будешь довольна, что мы общаемся.

– Но я хочу знать… как именно вы общаетесь!

– Как хорошие друзья, у которых когда-то было много общего и до сих пор есть кое-что общее – любимая дочка, например.

– А мне вчера показалось, что… Что, может быть, вы опять… – Я не могла скрыть разочарования.

– Что мы опять поженимся, что ли? Мишенька, такое только в кино бывает. Время проходит, люди меняются…

– Мам, я знаю папу, он с женщинами не дружит, и если он пришел к тебе с бутылкой вина, то…

– Ну хорошо, Мишка, твой папа, может, и хотел бы все вернуть. Но это невозможно. По многим причинам.

– Например?

– Например, Сарит.

– При чем здесь Сарит?

– Я ее люблю.

– Я тоже, ну и что?!

– Ты не понимаешь, Мишка?

– При чем здесь твоя подруга?!

– Она не подруга. У нас романтические отношения. Мы пара.

Я застыла. И на какое-то время онемела. Мама рассмеялась и потрепала меня по волосам.

– Мишка, это не я тебя должна образовывать, а ты меня. Сейчас начало двадцать первого века, в конце концов!

– Да знаю я все, просто… То есть… то есть папа сделал тебе настолько больно, что тебе стали нравиться женщины?

– Ой, Мишка, какая ты!.. – Мама расхохоталась. – Не могу даже подобрать слова… Я тебя обожаю, Мишка! Может, мне всегда нравились женщины. И мужчины, и женщины. Просто сначала я встретила папу, а потом – Сарит, понятно теперь?

– Не особо.

– Разве ты не рада за меня, что мне хорошо?

– Рада, просто… Не обижайся, но… Мне трудно про Сарит думать вот в таком роде…

– Потому что она не красавица?

– Ну-у-у… потому что ты красавица, мам.

– Спасибо, Мишка, мне очень приятно. Знаешь, я сначала тоже не думала про Сарит в таком роде, но… У нее такие веселые, добрые глаза. И она горячая – буквально: от нее идет жар. А когда она грубовато обнимает меня и говорит басом: «Ничего, детка, прорвемся!» – я ей верю, и от этого мне очень хорошо…

– О боже, она и тебя называет «деткой»? Попроси ее хоть при мне этого не говорить…

– Мишка, на что ты злишься? На то, что у меня отношения с женщиной, или на то, что рухнула твоя детская мечта, что мы с папой будем вместе?

– Да не было у меня мечты, даже думать не смела о таком, это вы сами вчера… Теперь чувствую себя полной дурой! Почему, блин, я ничего не знала про тебя и Сарит?!

– Ну-у-у… я не была уверена, как ты к этому отнесешься…

– А сейчас что изменилось?

– Мне показалось, ты готова, и…

– «Я не была уверена …», «Мне показалось!» Почему я обо всем всегда узнаю последней?!

– Ну Мишка, что ты кипятишься?