Время говорить

– Я не только ее помню. Я и Биркат а-мазон[95] помню, а она длинная. И даже Амиду[96] помню. Недавно читал ее. Когда Гили ушла…

– Папа, а ты не мог бы мне рассказать… Меня просто очень волнует… Что произошло? У тебя ведь все было очень серьезно…

– Еще бы! Я в армии уже ходил в кипе и вставал еще раньше положенных шести утра, чтобы успеть надеть тфилин[97]…

– Так что случилось?..

– Я прочитал «Братьев Карамазовых».

– Ты шутишь?!

– Нет. Совсем не шучу. Когда читал, находил параллели между собой и Алёшей…

Я фыркнула.

– Не смейся! Я был таким еврейским Алёшей, очень наивным, почти до идиотизма… И когда старец Зосима умер и «пропах», я так это прочувствовал – разочарование Алёши, его ужас, я даже запах гниющего тела чувствовал, буквально! И почему-то представлял себе главного рава нашей ешивы… Хотя в иудаизме и нет таких поверий, но… Я стал спрашивать себя: а вот вера в то, что Машиах – это такой вот мужик на осле, который придет и построит третий Храм, – это что? Могу ли я в это поверить буквально и слепо? А тут еще по поручению нашего рава зашел в раввинат, а там испортился туалет, что-то с канализацией, и этот запах смешался с запахом пропахшего старца Зосимы, который я уже чувствовал физически. Я вдруг увидел параллели между израильским институтом раввината и Великим инквизитором – ограничения, за которыми не стоит ничего, кроме механического выполнения, – увидел насилие, ханжество, потому что многие из этих уважаемых раввинов берут взятки, воруют, но при этом строго следят за кашрутом… А тут еще у знакомого – я у него проводил все шаббаты – дочь выгнали из женской религиозной школы, из ульпаны, потому что одна из учительниц увидела ее на улице обнимающейся с мальчиком, и ее мама рыдала, как будто дочка – шлюха. Дочка сбежала из дома и так и не вернулась. Это было последней каплей… Мне стало очень плохо. Запах гнили преследовал меня, я стал чувствовать этот запах, когда молился, когда учился, мне казалось, так пахнет от учебников, от свитков Торы в синагоге, от моей кипы и от моего талита[98] – от всего… Я медленно сходил с ума. Я ушел из ешивы, не забрав вещи, и, поскольку была весна, сразу подал документы на факультет славистики в Иерусалимский университет. В последнем туре было интервью. Когда меня спросили, почему хочу изучать именно Достоевского, я рассказал все как есть и по реакциям сразу понял, что всё хорошо, возьмут…

– А почему ты не мог как-то проще, не так резко, что ли?.. Почему у тебя была такая ненависть, что ты даже слышать не мог о религии и с Гершоном порвал?..

– Не знаю. Тогда мне казалось логичным, а сейчас не могу понять. Наверное, боялся. Боялся, что меня опять засосет, что я слишком привык, и любил это все, и…

– Даже еврейского имени у меня нет, – сказала я с укором. Мы как раз въехали в Иерусалим.

– Есть… Твоя мама очень хотела, она настояла…

– Что?!

– Мория. Мы назвали тебя Мория Мишель. Но записали только Мишель.

– А почему я об этом не знаю?!

– Так получилось…

– Так получилось, что я до сих пор не знала, как меня на самом деле назвали?!

– Прости. Прости, Мория Мишель.

Бросаю бутылку вина в рюкзак, туда же вперемешку кидаю финики, чипсы, фисташки, абрикосы и плитку шоколада. Открываю застекленный шкаф на кухне и достаю оттуда два красивых винных фужера. Тут меня окликает мама, и я вздрагиваю: не думала, что она дома.

– Не волнуйся, мам, я заверну бокалы в вату, потом в бумагу и еще в несколько целлофановых пакетов, так что они не разобьются…

– Не заговаривай мне зубы, Мишка! Зачем ты вообще выносишь бокалы из дома?! И с кем собираешься пить?

– На какой вопрос ответить сначала?

– На первый.

– Когда пьют из красивых бокалов, не напиваются. Поэтому не хочу пить из пластмассовых стаканчиков, а тем более из горла.

– Кто тебе такое сказал?

– Уди. У него свой виноградник под Бейт-Шемешем. Уже тридцать лет.

– А с кем ты собираешься пить и с чего вдруг?!

– Мам, это уже слишком много вопросов, ты почти как бабушка Роза, стареешь, что ли?

– Да нет, вижу, что ты отбилась от рук. – Голос у мамы серьезный, но глаза смеются.

– Да ладно, я же специально планирую не напиться. Я ведь с Давидом буду пить, правда, ты не знаешь, кто это…

– С тем кудрявым мальчиком, похожим на маленького Бэнци, который приходит к тебе учиться?! Он же совсем маленький! Зачем ты его спаиваешь?!

– Ну, мам… я ему совсем немного налью, полбокала. Ему уже почти двенадцать… И детям надо давать пробовать вино, чтобы они не выросли алкоголиками.

– Это тоже Уди сказал?

– Да. Кстати, я не думала, что ты замечала Давида…

Мне и правда казалось, что в последнее время мама все больше углубляется в свой мир, но, оказывается, она все засекла…

– Зря. А еще я заметила, что Бэнци стал гораздо реже бывать у нас.

– Он же в Хайфе учится…

– Не делай из меня маразматичку, Мишка. Он давно в Хайфе, но в прошлом году регулярно тебя навещал.

Я смотрю в пол. Мама продолжает:

– Бэнци всегда мне нравился. Тебе, кажется, тоже.

– Мам! Ты же никогда меня не донимала, ну блин!.. И вообще, пальцем в небо: у нас с Бэнци своя история, он мне как брат.