Она окинула его долгим внимательным взглядом и немного нахмурилась. Халид смотрел прямо ей в лицо.
— Значит, ты,— она повернулась к североафриканцу,— должно быть… ох… Мулай бен Длайми.
— Oui[3]
.— Что это за имя такое — Мулай бен Длайми?
— Oui,— повторил североафриканец.
— Он не понимает по-английски,— объяснил Халид.— Он из Северной Африки.
Женщина кивнула.
— Настоящая интернациональная группа. Хорошо, Кристоф, Халид, Мулай. Думаю, вы знаете, в чем дело. Вас снова перебрасывают, послезавтра, скорее всего. Или, может быть, даже завтра, если бумаги придут вовремя. Соберите
свои вещи и будьте готовы отправиться, как только вас вызовут.
— Не скажете, куда нас отправляют на этот раз? — спросил Кжиштоф.
Она улыбнулась.
— В добрые старые США, вот куда. Лас-Вегас, Невада. Кто-нибудь из вас знает, что такое блэк-джек?
Когда-то этот транспортный самолет принадлежал коммерческой авиакомпании, много, много лет назад, когда граждане разных стран Земли могли свободно перемещаться из одного места в другое, путешествуя в интересах дела или ради удовольствия, и когда вообще существовали такие организации, как авиакомпании. Халид знал о тех временах лишь понаслышке. На корпусе самолета, краска на котором выцвела и местами облезла, все еще сохранилась надпись о его принадлежности «Британским авиалиниям». Для Халида подняться на борт этого корабля в какой-то степени было равносильно возвращению в Англию. Такое, по крайней мере, у него возникло чувство.
Но, увы, это оказалась не Англия. Внутри лайнер представлял собой длинный металлический цилиндр с грязными серыми стенами и царапинами на полу в тех местах, где когда-то стояли кресла. Сейчас кресла заменяли голые матрасы. Над окнами были приварены длинные металлические брусья — чтобы было за что хвататься в случае болтанки. Ветхие занавески разделяли пассажирский салон на несколько частей.
Ничего нового для себя Халид тут не увидел. Все самолеты, на которых его перевозили из одного лагеря в другой, выглядели примерно так же. Этот, правда, был больше, вот и все. Но он такой потому, что они летят в Соединенные Штаты; для длительного путешествия требуется и самолет побольше. Халид смутно представлял себе, где могут быть эти Соединенные Штаты, знал лишь, что очень далеко.
Та женщина, которая разговаривала с ними в комнате 109, тоже оказалась на борту самолета, наблюдала за погрузкой и размещением. Халид думал, что она покинет самолет, когда закончит проверку отбывающих, но нет, она осталась и после того, как двери закрылись. Это было необычно. Как правило, административные работники лагерей для перемещенных лиц не сопровождали пленников к месту их нового назначения. Хотя, может, она вовсе и не осталась. Он видел, как она скрылась за занавеской, отделяющей ту часть салона, где находились пленники, от передней, где размещались официальные лица. Может, там есть еще какая-нибудь дверь, через которую она и вышла из самолета? Непонятно почему, но ему хотелось, чтобы это оказалось не так. Она ему понравилась. Жизнерадостная, живая женщина, и начальницу из себя не строила — не то что другие квислинги, с которыми он контактировал за семь лет своего заключения.
Вскоре после взлета Халид с удовольствием убедился, что она и впрямь на борту. Она вышла из передней части салона, когда самолет все еще продолжал набирать высоту, осторожно прошла по проходу и остановилась рядом с тем местом, где сидели Халид и североафриканец.
— Можно мне присоединиться к вам? — спросила она.
— Разве вам нужно спрашивать разрешение? — вопросом на вопрос ответил Халид.
— Вежливость никогда не вредит.
Он пожал плечами. Она опустилась рядом быстрым, грациозным движением, плохо сочетающимся с ее возрастом, и уселась на матрасе, изящно скрестив ноги.
— Ты Халид, правильно?
— Да.
— Меня зовут Синди. Ты очень красивый, Халид, тебе известно об этом? Мне нравится светло-коричневатый оттенок твоей кожи. Как у льва. И эти коротко остриженные густые волосы,— она замолчала, но, не дождавшись ответа, добавила,— Ты художник, насколько я понимаю.
— Я делаю вещи, да.
— Когда-то я тоже делала вещи. И тоже неплохо выглядела в те времена, если уж на то пошло.
Она улыбнулась и подмигнула ему с видом заговорщицы, доверившей другому заговорщику великую тайну: а именно, что когда-то она тоже выглядела неплохо. Прежде ему как-то даже в голову не приходило, что когда-то она могла быть привлекательной женщиной, но сейчас, на таком близком расстоянии, стало видно, что это правда: миниатюрная, энергичная, ладно сложенная, с изящными чертами лица и яркими, очень яркими глазами. Улыбка у нее была на редкость привлекательная. И это подмигивание, оно ему понравилось. Да, она была совсем не похожа на квислингов, с которыми ему приходилось сталкиваться. Глаз художника помог ему заретушировать складки и морщинки, которые шестьдесят лет жизни выгравировали на ее лице, мысленно убрать серебристые пряди из темных, блестящих волос, придать коже юношескую свежесть. Да, подумал он. Тридцать или сорок лет назад она и впрямь была хороша.