Время кобольда (СИ)

– Мы уже познакомились. И нет, я не ревную тебя к твоему одиночеству.

Нетта очень серьёзно и благодарно ей кивнула.

– Ты всё понимаешь, – сказала она, вставая. – Я сделаю чай.

– Сахар в шкафчике над столом, чай в жестяной банке со слонами, левую конфорку не зажигай, она сломана, ставь чайник на правую, – напутствовала её Анюта, и Нетта пошлепала босыми ногами в темноту коридора.

– А где Эдуард? – спросил я Настю.

– На кухне, болтает с Рыбаком. Присоединишься? – ответила вместо неё мать.

– Не знаю. А надо?

– Как хочешь.

– Как ты тут… – я хотел сказать «живёшь», но осёкся. Анюта, поняв моё затруднение, засмеялась. Тем самым хрустально-колокольчиковым смехом, от которого у меня всегда обмирало внутри.

– Живу, Антон. Оказалось, что смерти, и правда, нет, но от этого ничуть не легче.

Она отошла от окна, присела на тахту, и я смог разглядеть её. Выглядит ровесницей дочери – да они и есть ровесницы. Настя присела рядом, прислонилась к ней плечом. Похожи. Но не слишком. Анюта, пожалуй, красивее, подпортил я дочери генотип своим рылом.

– Надеюсь, Эдуард привёл тебя сюда не для того, чтобы просить руки и сердца у матери?

– Папа! Мы просто друзья!

Мы с Анютой рассмеялись синхронно, Настя было надулась, но потом засмеялась тоже. На целую секунду мне стало невообразимо хорошо, и за эту секунду я готов простить Эдуарду многое. Но не всё.

– Нет, Антон, – сказала Анюта, посерьёзнев, – он пришёл к Рыбаку. Настя только открыла ему дверь. Ведь это и её дверь, помнишь?

Я помнил.

***

Взгляд снизу пронзительно-синих, с тёмным ободком глаз, и вопрос, поставивший меня в тупик.

— Папа? Это ты?

Оказалось – я. И глаза у нашей дочери всё такие же синие.

– Зачем ему Рыбак?

– Спроси сам, если интересно, – отмахнулась Анюта.

– И как теперь у нас всё будет?

– У нас? – улыбнулась она. – У нас не будет ничего. Не вздумай вцепиться в меня снова! Дочь, вон, люби. Она прекрасная.

– Они хотели её забрать! – наябедничал я, кивая в сторону кухни.

– Это не Рыбак, а те, кто хотел сделать из неё новую нейку.

– Да что такое «нейка»?

– «Заложное дитя». Якорь Хозяина Места. Тот, кто держит его в этом мире.

– Я опять ничего не понял…

– Помнишь легенду про князя-рыбака? Так вот, на самом деле ему отрубила пальцы не жена, а дочь. Её обманули, ей манипулировали, её убедили, что так будет лучше для всех. Ей было шестнадцать, она очень любила отца, искренне считала, что отказ от битвы спасёт и его, и город. Город пал, все были убиты, искалеченный отец не смог её защитить, она погибла, упав с обрушившейся башни на обломки частокола. Горечь предательства, отчаяние и одиночество замкнули судьбу в кольцо. Князь стал Рыбаком, дочь – его нейкой. С тех пор его дочь рождается, живёт и умирает в Стрежеве, он любит её и страдает. Сила этого страдания делает город тем, что он есть.

– Это ведь ты, да? – осенило меня.

– Я этого не знала. Я никогда не знаю. Но он хотел увидеть внучку.

***

– Ну, здравствуй, зятёк!

Рыбак держит чашку с чаем тремя оставшимися на правой руке пальцами и выглядит очень обычно. Мужчина под шестьдесят, седой, с обветренным загорелым лицом, в потёртых грязноватых джинсах. На закатанном рукаве фланелевой клетчатой рубашки присохла чешуя. На ногах носки, левый продран на пальце. Заметив мой взгляд, Рыбак хмыкнул и убрал ноги под стол.

– Плесни своему творцу чайку, милое дитя, что за разговор без чая?

– Я селф-мейд-вуман! – фыркнула недовольно Нетта, но подала мне старую чашку с цветочным орнаментом.

Чай чёрный, без сахара, крепкий, горький, с ароматом детства. Такой пил отец. Я тогда предпочитал сладкий с молоком, но некоторые вещи надо любить именно за горечь.

– Спасибо за внучку, зятёк. Этого знаешь? – ткнул пальцем в Эдуарда.

Тот сидит на табуреточке чуть в стороне, грызёт печенье, его кружка стоит на подоконнике. Вид имеет смиренный, но, кажется, недовольный.

– Знакомы.

– Не нравится он тебе?

– Да не особо.

– Отцам никогда ухажёры не нравятся. Я от тебя тоже не в восторге. Не решай в сердцах.

– Ладно, – не стал спорить я. Послать женишка на хрен я и потом смогу.

– Ты это оставь, – повернулся он к Эдуарду. – Не выйдет из тебя Хозяина.

– Да почему?

– Твой мир на стене нарисован. Страдания там потешные, а боль значком обозначена. Картиночкой с грустным котиком, – рыбак ткнул мизинцем в эдуардов наноскин на руке.

Котик был невесёлый.

– А я хочу, чтобы не было страданий! Кто придумал, что надо непременно страдать? Вы плодите тоску, а я хочу дарить радость! Кто сказал, что побеждать смерть надо непременно болью?

– «Кто сказал…», «кто придумал»… Мир так устроен, малец. Сила обретается через боль. Жизнь – через страдания. У любой бабы рожавшей спроси.

– Сейчас им эпидуралку делают, – буркнул Эдуард.

– Да у вас вся жизнь под наркозом, – отмахнулся Рыбак. – То-то вы просрали всё.

– Вы, можно подумать, не просрали! Пришло время Кобольда!

– Молодой ишшо, – вздохнул Рыбак, обращаясь ко мне. – Думает, что времена бывают разные. Эй, нежить, взбодри там ещё чайку! Больно он у тебя хорош выходит!

Нетта зачиркала у плиты спичками.