Время кобольда (СИ)

Моё присутствие здесь неуместно. Если бы они хотели меня видеть, то я бы тут был изначально. Как минибар с их любимыми винами, как кухонный лифт с их любимыми блюдами, как кабинет с их любимыми книгами и драгоценной работой. Как наш покойный чёрный кот, которого однажды забили на лестнице какие-то уроды. Может быть, он перешёл им дорогу, а они были суеверны. Но, скорее всего, они были просто уроды.

Кота родители считали частью своей жизни. Меня, видимо, нет».

***

– Васи родитери иссредовари пространства Пенроуза и сдерари верикое открытие. Там они не довери работу до конца. Но заверсири её здесь.

– И в чём суть? Попроще, для их тупенького сына?

– Все пространства Пенроуза антропогенны. Созданы болью и страданием. Отрицанием насторько сирьным, сто реальность сдаварась перед ними. Этом могут торько рюди. И торько такой ценой.

– И какую цену заплатили мои родители?

– Они умерри.

Почему меня это не удивляет?

***

«…Этот цикл уничтожает меня. Я всё меньше помню, я устал пытаться, я растворяюсь и пропадаю. Пора признать – я не нужен родителям. Им нужна только их работа. Они закончат её, и на этом закончится всё. Так чего я жду?

Вчера я открыл дверь и просто вышел. Они даже не заметили этого и сразу же забыли, что я тут был. Оказывается, у меня всегда была дверь. Её не надо было искать, про неё надо было просто вспомнить. Точнее, прийти в состояние достаточного отчаяния, чтобы вспомнить, что выход есть.

Что за дверью?

Мой старый добрый личный ад. От родителей можно уйти только туда. Но в нём я буду собой.

Я оставлю рукопись и уйду. Не хочу помнить то, что было здесь. Это, в конце концов, унизительно.

Лучше вообще ничего не помнить…»

***

– Кэп, эй, Кэп? Ты о чём так глубоко задумался?

– О том, что и жизнь говно, и смерти нет.

– Какой-то парадокс, да? А, чёрт с ним. Вы мне скажите – эта дверь всегда тут была?

– Нет, Натаса, она появирась, когда мы законсири.

– Уже всё, Сека? Нам пора уходить?

– Да, Натаса.

– А как же Кэп? Он с нами?

– Нет, Натаса. Эта дверь и есть он. Он и вход, и он выход. Торько он мог привести нас сюда.

– Я не брошу Кэпа. Это свинство.

– Ты не мозес его бросить, Натаса. Тебя тут нет. Меня тут нет. Тут вообсе нисего нет, кроме Кэп-сама.

– Я не понимаю, – Натаха свела редкие бесцветные брови на круглом лице. Воплощённое упрямство. – Но я ему дохрена чем обязана.

– Не мне, – вздохнул я, – тому пацану в детдоме. А он просто пытался доказать что-то мёртвым родителям, которым и при жизни-то было наплевать. Я правильно понял, что всё было ради этой книжки?

– Это осень вазная книска, Кэп-сама, – Сэкиль прижала к себе работу родителей. – Она не долзна быра пропасть вот так.

– Кэп, если тебе это важно, – сказала Натаха, – я вспомнила только сейчас. Я не разыгрывала тебя в тёмную, честно. Просто кто-то должен был сломать это чёртово место, а ломать я умею.

– Кэп-сама! Я это всё придумара, прости меня. Мне присрось. Но здесь я тозе не помнира, кто я и засем. Сто-то внутри меня помниро, но не я. Ты хоросий серовек, Кэп-сама, ты мне нрависся. Не сердись на меня, позаруста.

– Я так не могу. Вы сами себя слышите? Это какой-то бред. Вот он Кэп, я его вижу, я его трогаю, – Натаха крепко двинула меня в плечо. – Я с ним трахалась, в конце концов. Я с первых месячных, может, мечтала его трахнуть. Я была с ним в аду, Сека, тебе не понять. Мне было восемь, ему десять, вокруг был ад, я шла через него восемь лет. Шла через ад, глядя на Кэпа, чтобы не видеть остального. Плевать, что он даже не знал обо мне. Сука, мне надо выпить, а то разревусь. Я с восьми лет не ревела.

Натаха всхлипнула, отвернулась и зазвенела стеклом в минибаре.

– Кто хочет водки, ребзя?

– Наривай! – решительно сказала Сэкиль.