Время кобольда (СИ)

Или дело в чувстве вины и чувстве ответственности, которые у меня неразрывны. Принял ответственность за Марту – но не справился. Не смог сделать счастливой. Так и не осилил полюбить.

– Почему мама нас не любит? – спросил Мишка как-то.

Что можно ответить на такой вопрос сыну?

– На самом деле любит, – сказал я. – Тебя так уж точно. Просто с ней однажды случилось плохое и страшное. Она как человек, который когда-то сильно ударился. Понимаешь?

– Нет.

– Представь, что кто-то катался на велосипеде и упал.

– Конечно, я сто раз падал.

– Не просто упал, а сильно ушибся и ещё сильнее испугался. Так сильно, что боится сесть на велосипед. И даже видеть его не может, потому что это страшный предмет, который сделал ему больно. Но ему надо ехать, и он пытается. Едет, крича от страха и зажмурившись, поэтому постоянно падает, начинает бояться ещё сильнее.

– Так пусть бросит велосипед и идёт пешком!

– Если бы всё было так просто…

***

Однажды Марта в очередной раз «бросила велосипед». То есть, меня. Пополнила мою коллекцию записочек-ухожулек. «Я ухожу, я ужасная дрянь, не ищи меня, на этот раз я точно не вернусь…» Она удивительно старомодна в своих драматических приёмах. Сейчас принято оставлять «видеотоки» – короткие послания с индивидуальной визуализацией, но она свои «ухожульки» пишет на бумаге, округлым аккуратным почерком.

На основании предыдущего опыта я ожидал первого пьяного видеопослания примерно через две недели – там она, полуголая, имитируя наноскином размазанный макияж, будет сквозь слёзы извиняться и уверять, что теперь ей нет прощения, поэтому она не вернётся. Еще через неделю следует ждать трезвый и грустный сеанс проекции, где она будет спрашивать, как мы с Мишкой, и рассказывать, что у неё всё хорошо, не надо о ней беспокоиться. Она, конечно, скучает по сыну, но недостойна быть его матерью. Предложит развестись, чтобы я нашёл уже женщину, которая составит мне счастье и будет любить Мишу как своего сына. А сама она – ну что тут поделать – тихо угаснет от тоски, с достоинством приняв заслуженную судьбу.

Потом будет приступ натужного веселья, где она будет уверять, что всё прекрасно и нам будет лучше друг без друга. Потом несколько «прощальных» посланий, каждое всё более «последнее». А потом она заявится и падёт мне в ноги, рыдая. Будет молить о прощении, готовить завтраки, ходить голой и устраивать секс-марафоны, как будто в компенсацию очередной порции развесистых рогов.

Но ничего этого не случилось. Возможно, она нашла велосипед поустойчивее. Трёхколёсный, например.

– Привет, пап!

– Здорово, Мих.

Сын встретил меня в холле, напрыгнул и повис на талии, обняв ногами и руками. Я подхватил его, оторвал, подбросил и закинул на плечо. Так и пошёл наверх, помахав свободной рукой детям в гостиной. Они, воодушевленно жестикулируя, смотрели Большую Дораму.

– Тондоныч! – вскинулась мне навстречу Милка. – Вас тут искала…

– Потом, Мил, зайди в кабинет через часик, всё расскажешь.

– Ты опять занят, пап? – расстроенно спросил висящий на плече Мишка.

– Небольшое совещание. Я помню, что обещал. Непременно посмотрим.

– Сегодня?

– Сегодня. Но когда именно – не знаю. Так всё навалилось…

– У тебя всегда…

Да, у меня «всегда». «Тондоныч», он же «Антон Спиридонович», он же, за глаза, «Аспид» отвечает за всё и за всех, и что такое «свободное время», я уже не помню. Мишке меня не хватает, хотя он тут всеобщий любимец. Подростки его балуют и развлекают, но, лишённый матери, он бы не отлипал от меня, если б мог.

– Я люблю тебя, Мих.

– Я люблю тебя, пап.

А Марта с её: «Ты никого не любишь!» – просто дура. Надеюсь, у неё все хорошо. Или хотя бы как-нибудь.

– Беги, я тебя позову, как освобожусь, – опустил его на пол, и он умчался к нашим казённым апартаментам, ставшими мне домом уже семь лет как.

– Клюся и Настя у тебя в кабинете, – Нетта визуализировалась полностью и теперь идёт рядом по темному коридору. Чёрно-белая на чёрно-белом. Мне иногда хочется её обнять, прижать к себе, взъерошить тёмные волосы, заглянуть в янтарные глаза, сказать: «Нетка, ты классная! Ты мой лучший друг!»

Доктор, я сумасшедший? Доктор Микульчик считает, что да. Но – «в социально приемлемых границах». И вообще, кто сейчас, во Время Кобольда, нормальный?

– Отец, ты решил, наконец? – сходу атаковала меня Настя.

– По Алёне Митрохиной? Я как раз хотел посоветоваться с вами.

– Да причем тут Алёна! Подумаешь, подростком больше, подростком меньше… Я про действительно важный вопрос!

– Что такое? – заинтересовалась Клюся. – Что опять натворил этот склочный старикашка?

– Мой несознательный родитель решил кинуть общественность на свой юбилей.

– Нашему винтажному директору стукнет сто? Или двести?

– Я сама его стукну, если он будет и дальше уныло отрицать свой сороковник. Как будто, если его не отмечать, он не настанет!

– Всего сорок? – потешно выпучила глаза Клюся. – А кряхтел-то, кряхтел… Нет уж, уважаемый Аспид, право называться «противным старпёром» надо заслужить! Так что даже не думай уклониться. Иначе мы соберёмся под дверью кабинета и будем тебя хором «хеппибёздить», пока уши в трубочку не свернутся.