Время крови: Дикий север: 1765-1922 гг.

– Надеешься, что мы застрянем тут из-за метели, старик? – проворчал гэпэушник. – Ошибаешься. Всё одно поедем.

В голосе Тимохина не чувствовалось ненависти ни к Тэваси, ни к остальным Самоедам, только бесконечная усталость. Тэваси не ответил. Его длинные седые волосы плясали на ветру. Он не проронил ни слова с той минуты, как в его чуме появился Тимохин, известный среди Самоедов как Больное Сердце.

– Боль в твоём сердце не даёт тебе покоя, – проговорил громко Тэваси, глядя в прищуренные глаза гэпэушника.

– Молчи, молчи, старый хрыч. – Тимохин поёжился, натянул пониже шлем и застегнул на подбородке его опущенные отвороты. – Доберёмся до района, уж там-то с тобой знающие люди поговорят. – Его слова прозвучали без угрозы, почти равнодушно. Так говорят люди, измученные бессонницей и получившие, наконец, возможность опустить голову на подушку. Тимохин уже почти чувствовал эту подушку. К вечеру он надеялся добраться до Успенской фактории, где можно будет отоспаться, а через день двинуться в районный центр и сдать шамана начальству.

Тэваси остановился и посмотрел на поджидавших его возле саней двух красноармейцев; у каждого за спиной висела винтовка. Их фигуры в длинных шинелях и остроконечных шлемах выглядели таинственно в клубившейся снежной каше. Чуть поодаль различались в свинцовой вечерней серости очертания ещё нескольких человек – Самоеды безмолвно наблюдали за арестом шамана. Казалось, жители крохотного самоедского стойбища были загипнотизированы происходящим. Они стояли столь же безучастно, как и расплывчатые контуры конусовидных жилищ за их спинами. За последние два года люди рода Щуки не раз уже видели, как Больное Сердце увозил кого-нибудь из их соплеменников. И никто из увезённых не вернулся. Теперь Тимохин приехал за шаманом.

– А вам чего надобно?! – негромко крикнул Тимохин Самоедам, словно огрызаясь на немой укор. – Все вы тут заодно, сволочи! Думаете, я не дознаюсь, где вы прячете от нас своих оленей? Дайте срок, уж я всех вас выведу на чистую воду! – Тимохин взмахнул рукой, сжимавшей револьвер. Другой рукой он придерживал тяжёлую, на сыромятном ремне, кавалерийскую шашку. Шашка в здешних условиях не была нужна и даже мешала, но отказаться от неё означало для него отказаться от взвихренного кавалерийского прошлого, то есть почти от всей той жизни, которую он считал настоящей. – Чего остановился, дед? Особого приглашения ждёшь? Сейчас пальну тебе в затылок, и будет тебе приглашение сразу на тот свет!

Подойдя к упряжке, Тэваси сначала погладил оленей, шепнул им что-то, затем опустился на скрипнувшую нарту и набросил на голову меховой капюшон.

Тимохин сунул револьвер в кобуру и посмотрел на красноармейцев.

– Куда Матвей подевался? Матвей!

– Тут я, товарищ начальник.

Перед Тимохиным появился из снежной мглы человек в меховой одежде. Матвей был из Самоедов, он давно уже оказывал помощь сотрудникам ГПУ в качестве проводника. Даже в родное стойбище приводил неоднократно людей с зелёными звёздами на остроконечных шлемах. Никто из Самоедов не понимал Матвея: почему он старался изо всех сил угодить чужакам, почему был суетливо-услужливым?

– Может, ты зол на нас? – как-то раз спросил Матвея кто-то из стариков. – Зачем злых русских к нам водишь? Чем тебя обидел твой народ?

Матвей лишь криво ухмылялся на такие слова, не открывая тайников своей души, потирал руки. Но однажды, заглянув в дом своей двоюродной сестры, всё же проговорился:

– Мне русский начальник обещал оленей дать. Я всегда безоленным был, долго работал на Яптуная, но ничего не получал от него. Теперь Яптуная в тюрьму посадили, тяжёлый замок на дверь навесили, а мне сто оленей за это обещано.

– А за что Яптуная арестовали? – спросила сестра.

– Бедняков работать на себя заставлял. Меня заставлял, всю мою семью заставлял. Теперь у меня тоже олени будут…

Сейчас, стоя перед Тимохиным и по-собачьи глядя на него из глубины огромного капюшона, Матвей думал о том, как бы отговорить начальника от поездки в такую метель.

– Садись, – сказал Больное Сердце.

– Плохая погода, товарищ начальник, шибко плохая. Пути совсем нет.

– Сам вижу, что плохая, – отмахнулся гэпэушник. – Только времени у меня нет прохлаждаться тут.

– Заплутаем, – с опаской произнёс Матвей.

– Я тебе заплутаю! – Тимохин сунул револьвер под нос Матвею. – Хочешь помешать проведению ареста? Я тебя самого в подпол посажу!

Увидев дрогнувшие губы проводника, Больное Сердце ухмыльнулся и спрятал оружие в кобуру на плечевом ремне.

«Тоска, беспробудная тоска», – подумал он, обводя взором мутные очертания самоедских чумов. Он пошарил рукой в кармане шаровар и достал кисет, чтобы свернуть папиросу, но передумал.

– Кончай разговоры разговаривать! – приказал он красноармейцам, хотя они стояли молча. – Двигаем отседова!