Время культурного бешенства

Соответственно уровню зажиточности семьи, у мальчика в положенное время появились импортное кресло-каталка, респектабельная нянька солидного возраста и умная ласковая собака. Няньку звали тетя Маша, а собаку — Акела. Начиная с трехлетнего возраста любимой игрушкой Тима стал плеер с микровинчестером — основной источник знаний обо всем сущем. Впрочем, азбуку слепых мальчик тоже освоил и достаточно бегло читал кончиками пальцев. Но по объему и качеству информации книги для слепых ни в какое сравнение с плеером не шли. Отец мальчика, Степан Тимофеевич, любил все делать с размахом и заказал собрание записей, по объему превосходившее все мыслимые информационные потребности сына в течение всей последующей жизни. Здесь была и всякая музыка, и мировая литература, и широкий спектр образовательных и научных программ.

Поначалу родители ничего необычного в своем сыне не замечали — разве что странную для маленького ребенка способность подолгу сидеть в задумчивости, не обременяя взрослых ни просьбами, ни вопросами.

Но как только Тим отвлекался от своей задумчивости, он сразу просился на прогулку. К великому огорчению тети Маши, ему нравились дальние маршруты. Она пробовала обманывать мальчика и катать его по кругу в близлежащих садах и скверах, но он спокойно, не раздражаясь, пресекал все ее хитрости с уверенностью словно бы зрячего человека. Именно нянька, а не родители Тима, первая почувствовала присутствие в этом ребенке чего-то странного, непонятного, что вызывало у нее не то чтобы страх, но определенно неприятное недоумение и беспокойство.

Ни мать, ни отец не предлагали Тиму того, что принято предлагать каждому ребенку — принадлежностей для рисования. Каково же было их изумление, когда четырехлетний малыш однажды решительно заявил:

— Хочу рисовать.

Родители дали ему обычный школьный альбом для рисования, простые карандаши, точилки, резинки — в полной уверенности, что на бумаге появятся бесформенные каракули и мальчик очень скоро забросит неудачную затею. Эти предположения не оправдались. Тим рисовал упорно и вполне осмысленно, хотя и непонятно что — не то какие-то горы, не то волны, не то облака.

Простыми карандашами он пользовался ровно неделю, а потом потребовал карандаши цветные. Затем ребенок заказал фломастеры и, наконец, краски. Дело было в том, что он докопался до диска с записью учебных программ по рисованию для детей и попросту перебирал все, о чем там говорилось. Программа предназначалась детям дошкольного возраста, и, к счастью для матери Тимофея, о масляных красках там не было речи. Поэтому мальчик удовлетворился акварелью.

Мать попробовала у него допытаться, как он различает краски по цвету, но ответить ей внятно мальчик не мог и говорил о цвете, как ей казалось, странно:

— Эта краска такая. А здесь не такая. А вот это тоже такая, но другая.

Картинки его казались матери странными. Он не пытался изобразить своих представлений об окружающем мире, казалось, он силится показать перемещение каких-то гигантских масс вещества или потоки энергии. Вообще, от его рисунков исходила некая энергетическая напряженность, это чувствовали не только родители, но и все, кто бывал у них в гостях. Мать даже не поленилась сходить к детскому психологу, но потенциально опасных симптомов в творчестве Тима тот не нашел.

Следуя расхожим представлениям взрослых о рисунках детей, мать предложила однажды:

— Нарисуй что-нибудь простое, то, к чему все привыкли. Дом, траву, солнышко, дерево. Мне было бы интересно.

В быту Тим был по большей части сговорчив, но сейчас он твердо отрезал:

— Не хочу.

— Почему? Это же так интересно!

— Это скучно! Ску-у-чно!

В дальнейшем на эту тему он говорить не желал.

Увлечение рисованием длилось около года, после чего, по-видимому, пройдя некий внутренний круг развития, мальчик полностью забросил и карандаши, и акварель, и фломастеры.

Интерес к художественным занятиям, причем уже к настоящей, масляной живописи, снова возник у Тима лишь через несколько лет, когда ему уже исполнилось тринадцать. И повод для возрождения интереса к искусству был весьма странным.