Время Культуры

Корила за звук: «Колхоз «Красный лапоть», показывала, как нужно петь благородным красивым звуком — и это было благородно и красиво. Занимаясь с альтами, она называла мою сестру «крокодилом» альтовых партий, в том смысле, что ее было невозможно сбить. В поездке по Болгарии она поселила нас с сестрой к себе. Не для того, чтобы опекать, — ей справедливо казалось, что мы ей не будем мешать. Мы были ужасно застенчивые и скромные девицы. А Людмила Михайловна не читала нам нотаций, не поучала, вела себя просто и естественно, чем помогала нашему «раскрепощению».

На какой-то праздник всем нашим педагогам я придумала по шутливому четверостишию для праздничной газеты. А Людмиле Михайловне — не могла, думала, что такую любовь нельзя выражать публично. Была глупой, наивной, смешной, отправила свое посвященное ей стихотворение в конверте, а в газете о ней ничего не было. Но, скорей всего, не это послужило причиной разрыва нашей с ней душевной дружбы. Кто-то нас с сестрой оговорил перед ней.

Когда мы впоследствии столкнулись с тем, что Людмила Михайловна на нас обижена, с нами не общается, — вместо того, чтобы подойти и выяснить причину, мы страдали, терялись в догадках, плакали… Сейчас думаешь, как же просто можно было все выяснить: подойди и спроси. Мы были подростками. Мы этого не знали и не умели.

Станислав Дмитриевич Гусев, любимый ученик Людмилы Михайловны, только вернувшийся из армии, учившийся в Консерватории на дирижерско-хоровом отделении. Он занимался с первыми голосами, я его обожала. Да и плох тот учитель, которого не обожают. Станислав Дмитриевич, как и Людмила Михайловна, был эрудит, много знал, любил литературу. Он часто цитировал поэтические строчки. И нам с сестрой это ужасно импонировало, иногда даже удавалось продолжить его цитирование. «Все это было бы смешно», — начинал Станислав Дмитриевич. «Когда бы не было так грустно», — заканчивала я. Томик Лермонтова был моей настольной книгой с раннего детства. Именно Станислав Дмитриевич аккомпанировал нашей «Дворняжке Джерри» на концерте. Он подобрал к ней озорной, веселый аккомпанемент.

Мы с сестрой ходили на защиту его диплома в Консерватории, где он дирижировал большим студенческим хором. Хор пел отлично, защитился наш хормейстер на высший балл. У Локтева Станислав Дмитриевич одно время руководил оркестром. В поездках мы садились в автобус к оркестрантам, там было гораздо интереснее, чем у хористов, велись «интеллектуальные» разговоры.

Впоследствии Станислав Гусев стал хормейстером Большого театра, после смерти Юрлова, руководил его капеллой, а с 2012 года нет его на земле. Мир его праху. В моей памяти он остался очень молодым, даже юным, талантливым, на редкость симпатичным. Был он тогда одинок, и я думаю, разбил не одно девчоночье сердце.

Хормейстером в нашем хоре был и Виктор Сергеевич Попов — тот самый, что потом стал всемирно известен как руководитель Большого детского хора радио и телевидения. А в те поры Виктор Попов — молодой, голубоглазый, статный красавец — ушел из хора Владислава Соколова, приведя к нам часть своих хористов, и был с воодушевлением принят Локтевым. Вот в ком не было ни капли зависти или ревности! Локтев, чувствуя в Попове большого мастера, поручил ему работу с группой хора, оставшейся в Москве. Другая часть уехала на гастроли. Когда мы вернулись, Попов устроил «отчетный концерт» своей группы. И мы услышали настоящее «прибалтийское пение». Прибалты были для нас критерием красоты и чистоты хорового исполнения. Но хор Попова пел не хуже.

После этого Локтев отдал в ведение Попова свой хор. Сам занимался с нами все реже. Он был хормейстером совсем другой школы. И репертуар наш был не похож на тот, который принес с собой Виктор Попов.

Был новый хормейстер сдержан, закрыт, немногословен, говорил гнусавя, несколько в нос, показывал смешно, так как пел высоким мужским фальцетом сопрановые ноты. В нем чувствовалась школа хора мальчиков, который его воспитал, школа Свешникова.

Начал устраивать у нас «сдачи партий», спрашивал всех по одиночке, рисовал в тетрадке какие-то крючки. Страшно было неимоверно. Готовились как проклятые. Слова болгарской песни-скороговорки «Посадил полынь я» отскакивали от зубов. Потом очень гордились, что получили у Попова высший балл, я среди первых голосов, сестра — среди вторых.

Локтев и Попов ничего не делили между собой. На капустниках под Новый год Локтев наряжался Дедом Морозом, Попов — Снегурочкой. Ансамблисты умирали от хохота, когда Снегурочка начинала говорить гнусавым фальцетом — голосом Виктора Сергеевича. Парочка была замечательная, оба высокие, подвижные, уморительно вдвоем танцевавшие, загляденье да и только!

Воспоминания затягивают. Но нужно остановиться.

Как же все-таки определить, что такое хор? Хор — это… это… Пожалуй, лучшее определение дал хормейстер из фильма, который я изругала: «Хор — это лучшее средство быть счастливым человеком». А я скажу короче: «Хор — это счастье». Когда поешь в хоре, ощущаешь близость к Богу.