Время Культуры

Из далекой дали доносится до меня звук нашего пионерского оркестра, где преобладали балалайки и домры, слышится мелодия, поют детские голоса…

Эти песенность и струнностьНе дают покоя нам. Окликаем нашу юностьОткликается Ансамбль.

Юбилеи декабря: Виктор Попов

11.12.14

Только сейчас, уже отнюдь не в юном возрасте, поняла, чем был хор для Виктора Сергеевича Попова. Девочкой, занимаясь в Ансамбле песни и пляски при Дворце пионеров, руководимом Владимиром Сергеевичем Локтевым, к которому в 1964 году пришел новый хормейстер, Виктор Попов, я над такими вопросами не задумывалась.

Видела, что хормейстер высок, строен и, хотя молод, — держится степенно, с достоинством. Видела и то, что был новый хормейстер как-то удивительно хорош собой, эдакий русский добрый молодец, голубоглазый, подтянутый, с вьющимися каштановыми волосами.

Сейчас бы я сказала, что был он хорош уже тем, что при такой привлекательной внешности, казалось, не обращал на нее никакого внимания, не болел «нарциссизмом», был целиком сосредоточен на своем деле, на своей хормейстерской работе. Красоту слегка портила некоторая гнусавость, говорил Виктор Сергеевич в нос, словно был всегда простужен, он не боялся этим своим простуженным голосом, используя фальцет, показывать нотки самым высоким в хоре голосам — «первым сопранам», что сначало удивляло и смешило, а потом уже стало привычным.

Но вернусь к началу, к той мысли о Попове, что посетила меня буквально вчера, 10 декабря, в день рожденья Мастера.

Я подумала, что для десятилетнего Вити, росшего в войну без отца в голодном и разоренном Бежецке, весть, принесенная учительницей пения, что в Москве открывается хоровое училище-интернат для мальчиков, была спасительной.

Витина мама, по рассказу самого Попова, была на деревне «плакальщицей», то есть исполняла тот старинный обряд проводов покойника, который в советской — военной и послевоенной — действительности стал по существу избыточен. Всех мертвых не оплачешь.

Странная материнская профессия, в которой сочетались народное искусство и религиозная экзальтация, не могла не отразиться на сыне — человеке редкой сдержанности, запрятавшем экзальтацию, как и религиозное чувство глубоко в подсознание, но не отказавшегося от них.

Мать успела привезти Витю в Москву и отдать его в руки Александра Васильевича Свешникова. Свешников стал учителем, указал тот уровень и приобщил к тем традициям, что вели еще от дореволюционной хоровой школы, Свешников вывел на дорогу и указал путь — хор, хоровое пение. Это и было спасением.

Виктор Попов

Остальное зависело уже от него самого — талантливого, волевого, целенаправленного паренька, рано оставшегося сиротой, но ясно осознавшего, каким богатством наделил его учитель.

Как бывшая хористка могу сказать: нет ничего прекраснее тех минут, когда хор, подчиняясь магическим движениям дирижера на волне вдохновения улетает в горние выси. Дорогого стоят эти минуты, редки они, и много нужно потрудиться над звуком и смыслом, чтобы свершилось это чудо на сцене. Одним из тех хормейстеров и дирижеров, которым удавалось извлечь из хора не просто звуки, а нечто божественное, был Виктор Сергеевич Попов.

Когда-нибудь о нем, хормейстере, поцелованном Богом, воспитателе хористов и вокалистов, создателе Большого детского хора, Академии пения, напишу большую статью. А сейчас ограничусь только несколькими «случаями».

В материале, показанном на ТВ к 80-летию рано умершего (всего 73 года) маэстро его повзрослевшие воспитанники часто вспоминали строгость, пунктуальность и даже придирчивость учителя. Что было, то было, причем с молодости. Снимал часы, клал их на крышку рояля — и ровно в срок начинал занятия. Кто опоздал — ждал за дверью и попадал в репетиционный зал не раньше, чем давал внятные объяснения своему опозданию.

Однажды и я попала в эту конфузную и неприятную ситуацию. Зима… из нашего Перова добраться до Ленинских гор — это потратить минимум полтора часа в ледяном автобусе, на метро и в долгом забеге по сугробам до Дворца пионеров… И вот, замерзшая и дрожащая, стою перед Поповым в ряду таких же опоздавших. Такое ощущение, что для него все одинаковы, он никого не выделяет, и обстоятельства для него не важны. Мое объяснение, что опоздала, так как долго ждала автобуса, явно его не устраивает. — Садись, — взгляд суров, как и после объяснения мальчишки-соседа, что опоздал, так как проспал.