Время Культуры

Знаю, что в зеркальном году премьеры, 1957-м, Демона в ленинградском Кировском, ныне снова Мариинском, пел любимец советских зрителей Георг Отс. Подозреваю, что Демон Отса был чем-то похож на Мистера Икса — печальный, загадочный, влюбленный…

Асмик Григорян

Демон Хворостовского — титан, богоборец. Меня насторожил крестик на открытой шее певца, который навязчиво лез в глаза. Объяснением отчасти можно считать признание Хворостовского: когда Гергиев поставил в Мариинке последнюю сцену оперы, он, исполнитель Демона, тяжело заболел и премьеру пришлось отменить. В этом случае возможен своеобразный «синдром» Воланда-Демона, мешающий без суеверного страха обращаться к определенным «магическим» фигурам и сюжетам.

Скажу сразу, что либретто «Демона» уходит в сторону от лермонтовской поэмы, стихи поэта в опере мы слышим редко, только в «гениальных кусках». В остальных — нечто присочиненное бедолагой-либреттистом, не слишком обремененным художественным талантом.

Итак, Демон Хворостовского — богоборец, темный властелин Мира.

Этому способствует решение спектакля режиссером Дмитрием Бертманом — предельно абстрактное, далекое от «грузинской» ориенталистики и сказочности. В сущности, хотя заявлено концертное исполнение, это полноценный оперный спектакль, несмотря на то, что в Зале Чайковского нет занавеса и декораций. Прожекторы создают иллюзию гор, облаков, необъятного и таинственного Божьего мира.

Огромный Глобус, Земной шар, расположен посреди сцены. Демон Хворостовского играет с этим Глобусом как со своей игрушкой. Глобус — его символ, его атрибут. Демон наделен властью над миром, но он бесконечно одинок, ибо его «никто не любит». Мир для него — безлюбая пустыня.

Тамара — его последний шанс «с небом примириться, любить, молиться и веровать добру».

В противоборстве могучего, яркого и обольстительного Демона и наивной, верящей в Бога, почти девочки Тамары — суть и поэмы Лермонтова, и главного оперного конфликта.

Если атрибут Демона — большой Глобус, то у Тамары таких атрибутов два. Это подушки — как символ ее бессонных сновидений, ее мучительных грез «наяву»— и маленький Глобус, повторение Большого, которым Демон искушает намеченную им жертву. Нужно иметь на редкость изящное сложение, и при этом обладать неженской силой и выносливостью, чтобы петь арии растянувшись на глобусе, стоя на коленях, ползая на корточках, сидя и лежа на полу, исполняя задуманное режиссером.

Нежная и хрупкая Асмик Григорян, лирическое сопрано, дочь тенора Гегама Григоряна, воспитанница Вильнюсской консерватории, блестяще справляется со всеми задачами, к тому же, чудесно поет и проникновенно играет. Оба протагониста — Он и Она — играют с минимумом грима, очень естественно и драматично, без педалирования. Живые слезы в глазах Асмик-Тамары говорят о степени ее вовлеченности в действие, о силе ее сопереживания юной грузинской княжне.

Глядя на этот дуэт Демона и наивной безыскусной души, я невольно вспоминала роман Метьюрина «Мельмот-скиталец», о котором восхищенно отзывался Пушкин, роман, явно известный Лермонтову. Там Дьявол-Мельмот тоже искушает девочку, однако ничего у него не выходит, чистая душа не поддается злу. Тамара у Лермонтова поддается не злу, а Любви и Очарованию жизни, в ней пробуждается интерес к миру, к тем «надзвездным краям», о которых шепчет ей искуситель. Речи Демона преследуют Тамару — то сверху, то с боку, то в двух шагах от нее — режиссер и певец прекрасно используют пространственную «архитектонику» зала.

В опере за редкими исключениями нет грузинского колорита, но есть отличные куски церковной музыки: «хор монахинь», чудесная православная попевка монаха со свечой «Все нечестивое прахом пойдет».

В итоге после поцелуя Демона Тамара умирает.

Режиссер Дмитрий Бертман

И здесь — в полном соответствии с автором поэмы — Ангел вырывает ее душу из рук Демона:

«Она страдала и любила — и рай открылся для любви».

Кстати, Ангела в этой постановке поет не женщина меццо-сопрано, как в предшествующих спектаклях, а мужчина контр-тенор. Дань вкусам и возможностям нашего времени.

Последняя сцена между Тамарой и Демоном смутно напомнила мне финальную сцену Татьяны и Онегина. Тот же баритон Хворостовский, в той же роли — соблазнителя, и с таким же неутешительным для него финалом. С удивлением обнаружила, что и размер у обоих произведений, «Онегина» и «Демона», один — четырехстопный ямб.

Вспомнилась сходная концовка у Пушкина в его знаменитом «Рыцаре бедном», которого Пречистая взяла в рай, несмотря на его «прегрешения», перечисляемые нечистым, «лукавым духом». Рыцарь был ее паладином, любил ее всем сердцем — и рай, прямо как у Лермонтова, «открылся для любви».