Время Культуры

И восходит в свой номер на борт по трапупостоялец, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще, потерявший память, отчизну, сына;по горбу его плачет в лесах осина, если кто-то плачет о нем вообще.

Это он о себе, о своей судьбе, о своей значимости среди людей. Он, который, по свидетельству друзей, не терпел ничьего превосходства, всегда стремился доминировать, брать верх. И вот — «совершенный никто, человек в плаще»…

Траппа в кармане — совсем не итальянский, а чисто русский штрих. Итальянцы из «приличного общества» пьют граппу на десерт после кофе — из крошечного наперсточного стаканчика. Чтобы носить ее в кармане, как бутылку русской водки, нужно быть «иль руссо». Тот, кто принес в свой номер граппу в кармане, ощущает себя несчастным, бесприютным, никому не нужным…

Объективно — и мы знаем это из недавно вышедшей книги Эллендеи Проффер «Бродский среди нас», — поэт с самой первой минуты своей эмиграции был «под крылом» Карла и Эллендеи Профферов, ставших его ангелами-хранителя-ми, а впоследствии неизменными издателями.

Аннелиза Аллева

Иосиф Бродский и Мария Соццани-Бродская

В первые же месяцы в Америке ему нашли престижную преподавательскую работу в университете Мичигана, ему, чье образование ограничивалось семью с половиной классами средней школы… Он не прошел через многие тяготы, через которые проходят эмигранты. И все же внутреннее его ощущение своей судьбы — трагическое, о чем говорят эти горькие строки.

Потом, когда мы будем смотреть фильм «Бродский не поэт» в воспоминаниях многих американских студентов прозвучит мысль: он был несчастлив. Об этом же вспоминают друзья-американцы. Это ощущалось.

Незадолго до смерти, Бродский напишет стихотворение «Письмо в оазис» (1991 или 1994), где будет противопоставление его ленинградского друга-по-эта, живущего в оазисе (?), и его, Бродского, чьи песочные часы отсчитывают время, человека, обитающего среди песка пустыни.

В это время поэт был уже Нобелевским лауреатом и какими только престижными наградами не был награжден! Дело, конечно, не только в тяжести изгнания и пересадке на чужую почву, в чужой язык, в «неестественные условия», как скажет сам Бродский.

Дело, как кажется, — во внутреннем ощущении несчастья как основы своей жизни.

Все же поэт начинал тяжело, любовь от него отвернулась — это от него, магически действовавшего на женщин! — а болезнь не давала уйти от назойливого Memento mori.

К нему не пускали родителей — фатально, несмотря на вмешательство самого Клинтона и послания Конгресса… Да и ум, склонный к философствованию — а у Бродского открылся именно такой ум — приводил к горчайшему пессимизму Экклезиаста.

Обратила я внимание и на поразительные предвестия кладбища «Сан-Микеле» в конце жизни, именно на этом знаменитом «острове мертвых» покоится поэт.

В фильме Бродский показывает рукой на дальнюю точку в море, говоря, что это остров Сан-Микеле, на котором похоронены Стравинский и Дягилев. Евгений Рейн в разговоре вдруг замечает: «Мы еще успеем полежать на своих местных Сан-Микеле».

А в фильме «Бродский не поэт» показаны уникальные кадры поездки Иосифа и его молодой жены в гондоле в акватории Сан-Микеле.

Фильм «Возвращение» — сплошной монолог поэта. Видимо, преподавание еще больше развило его всегдашнее стремление к монологичности, к «додумыванию» мысли. Поражаешься, как неординарно его мышление, чьи каналы не перегорожены «схоластической ученостью», которой набивали нам головы в школах и университетах. Державин у него поэт барокко, а вовсе не классицист, как нас учили. Подумалось: а почему нет? Мог же Петр Чайковский написать чудные «Вариации на тему рококо», причем никакой «темы рококо» я в них не слышу. Звучит чисто русская песня. Но гений услышал в этой мелодии свое, как Бродский в Державине.

Еще раз подивилась, как сумел Соломон Волков в своих «Диалогах» сохранить с Бродским относительный паритет.

Очень «недиалогичный» герой, прислушивающийся только к себе, к своим внутренним интенциям.

Студенты в фильме о «Бродском не поэте» рассказывают, как они боялись на первых порах своего профессора, который хотел, чтобы они «соответствовали» уровню его мышления…

Если говорить об этом совсем недавнем фильме, то меня по-новому восхитило, как американцы, несмотря на то, что русские стихи Бродского были им недоступны, видели в нем гения, бережно, по-доброму к нему относились. Особенно умилили «чиновники» из Новой Англии — декан Эллис, заведующая кафедрой славистики Эдвина Груз, спускавшие Иосифу многое, не дававшие его «в обиду», подлинно им восхищавшиеся.

Оказывается, Бродский учился полетам на самолете…

Тяга в небо — не отсюда ли его исполненный космических мотивов «Осенний крик ястреба», который так и хочется назвать «лебединой песней», хотя он написан за двадцать один год до смерти (1975 год).